– Ты очень умный малый, правда? – сказал Юрий, надеясь воздвигнуть плотину перед бурлящей рекой речи. Он ясно представил, как, протянув руку, почувствует пустоту вместо холодных щёк. Пашка будто нарисован на промокшей бумаге. – Знаешь, что такое страховка и всё такое… современные дети знают столько…

Взгляд мальчика на мгновение обрёл осмысленность. Он посмотрел через плечо Хоря, туда, где в окнах школы отражались свинцовые тучи. Мог ли он видеть людей, что там столпились? Учеников, учителей… Юра знал, что они отшатнулись, едва увидели поднятый подбородок мальчишки. Почему он не с ними, почему сразу Хорь, а не кто-то другой? Он взъерошил себе волосы. Жалеть себя, когда перед тобой осиротевший ребёнок…

– Прости, – сказал Юра. – Продолжай.

Секунду или две казалось, что мальчик не скажет больше ни слова, но что-то стучалось изнутри, так, что невозможно было не распахнуть эту закрытую дверь, и он продолжил говорить, словно против своей воли:

– Мама была за рулём, и она пристегнулась. Папа никогда не пристёгивался. Мама… может, она отвлеклась, когда распекала отца. Но мне кажется, она думала обо мне.

– Мамы всегда думают о своих детях, – машинально подтвердил Юрий.

– Она знала о дорожных работах, там, где проспект Свободы и Софийская, но не перестроилась в нужный ряд. Там ещё был экскаватор; машину занесло, она врезалась правой стороной, той, где сидел папа. Водитель экскаватора перепугался, задел локтями рычаги и опустил ковш прямо на кабину их машины, так, что мама получила травму головы не совместимую с жизнью. А папа погиб на месте от потери крови.

К Юре вернулся дар речи, и он сжал кулаки.

– Кто тебе всё это рассказал?

Мальчишка, кажется, не слышал. Воробьиные пальцы выудили из-под ног окурок, обтёрли его и сунули в рот – совершенно машинально. У Павла, похоже, не было зажигалки, поэтому «Пэлл Мэлл» осталась незажжённой.

– Я теперь никуда не поеду, дядя Юра, – сказал он. – Только не на машине (ну конечно, как мы могли быть такими болванами, – подумал Юрий). Я сбегу, скроюсь где-нибудь, пока не кончится дождь. То, что я знаю теперь… я не должен, вообще-то, этого знать. Езжайте без меня.

– Что же мне там делать, одному?

– У вас есть свой ребёнок? Возьмите его в поездку. Рядом с нашей деревней замечательный лес. И конюшня, где детей катают забесплатно.

– Нет, нету. Моя жена не хочет детей… слушай, а может, на поезде?

На тонких, искусанных губах появилась улыбка. Это было настолько неожиданно, что Юрий икнул.

– Вы не поймёте. Вы говорите, я много знаю… я и правда очень много знаю – сейчас. Будто смотрю в очень сильный телескоп на себя самого. Хотите знать, что я там вижу? Что я нахожусь где-то в другом месте, далеко отсюда. Не у бабки с дедом. Даже если я сяду на Рязанский экспресс, то всё равно скоро обнаружу, что еду совсем в другую сторону. Это против моей воли, понимаете? И даже вы не можете помочь.

Он вытер руки о свитер, так тщательно, словно хотел стереть, смазать линии на ладонях.

Юра откашлялся.

– Если кто-то тебя принуждает, ты только скажи…

Где-то каркнула ворона, и мужчина с мальчиком синхронно вздрогнули. Поднялся ветер, сетчатый забор, опоясывающий школу, загудел, разрезая воздух на ромбы. Юра наблюдал, как изменялось лицо Паши: это как в ускоренной перемотке смотреть, как струятся по небу облака, и меняет своё местоположение луна.

Капли на его подбородке больше не были каплями дождя. Влага, что собиралась там, была вязкой, как смола. Казалось, она сочится из самого сердца.

– Она обещала, что всегда будет со мной, – прошептал он. – Она говорила: «Папа, может быть, уйдёт, но я всегда буду с тобой, мой маленький солдат». Я спрашивал, куда уйдёт папа, но она говорила, чтобы я не беспокоился. И я не беспокоился. Я ей верил. И что теперь? Они ушли вместе. Остался только я. Она думала обо мне – всё время, и когда выкручивала руль тоже. Теперь её нет, и обо мне думает кто-то другой. Кто-то огромный, такой, что не придумать нарочно. Но я теперь буду сам за себя решать. Я никуда не поеду! Даже если