Следующий, весьма популярный подвид теории культурного детерминизма представлен мифом об эксклюзивной балканской склонности к брутальным актам, особенно очевидно проступающем в радикальном противопоставлении и театрализации предполагаемой глубоко укоренившейся склонности сербов к насилию. Имеющиеся трагические доказательства, поражающие и отталкивающие, в рамках данного подхода сознательно преувеличиваются (игра с количеством жертв), подаются весьма избирательно (игра с неслыханными ужасами) и намеренно неправильно истолковываются (игра с понятиями «геноцид» и «холокост», мистификация «теории» этнической чистки). Когда таким образом был создан решительно не европейский образ «свирепых балканцев», это морально отвратительное творение следовало доходчиво объяснить. Собственно, как можно было ожидать, вновь во всем обвинили культуру. Насилие в рамках семейной задруги[70], крайняя авторитарность патриархального отца, пренебрежительное отношение к женщине как выражение патриархальной культуры, убеждение, что женщина является собственностью мужчины, унизительная символика насильственной пенетрации, «менталитет горцев», продиктованные законом стереотипы. Ситуация сравнима с подобными ей в других вариантах культурно-детерминистской гипотезы (миф об исторической периферийности, миф об укоренившейся склонности сербов к насилию, миф о вечной сербской кровной мести, гусельная музыка и пение эпических народных песен, изобилующих брутальными сценами, мотивы «геноцида» в национальной литературе, вдохновленной фольклором, и другие примеры культурной экзотики приводятся вместо объяснения, будто все учинявшие бесчинства и вправду «спустились с гор», жили в задругах, пассивно усвоили все черты патриархальной культуры, вдумчиво читали Негоша, особо останавливаясь на идее «истребления» иноверцев, и были невосприимчивы ко множеству других культурных моделей. Намеренно игнорируется факт, что склонность к насилию зависит от политической мобилизации и отношения к историческому контексту в той же мере, что и от культурных факторов. Обходятся вниманием многочисленные достаточно нелицеприятные примеры из новейшей истории Европы и Америки, прямо противоречащие культурно-детерминистской логике объяснения склонности к войнам и насилию. Другими словами, представлена еще одна версия эссенциализирующей дуалистической модели, согласно которой преступления совершают только представители той или иной экзотической культуры, варвары, совершенно чуждые европейским цивилизационным стандартам. Так был найден очень удобный способ отгородиться от неприятных размышлений о нитях, связующих интересы и поступки западной политики с преступниками, сеющими зло на Востоке.

В результате комбинирования многочисленных разновидностей предыдущих заблуждений выведена еще одна весьма распространенная культурно-детерминистская «трактовка» югославского конфликта: миф о вечном сербском агрессоре. И опять в этой по сути манихейской и расистской теории основными действующими лицами являются грязные, неотесанные, нецивилизованные, кровожадные, гегемонистские, коллективистские, коммунистические, националистические и фашистские сербы. От склонных к психоанализу поборников этого мифа можно узнать, что сербская жертвенность вымышленна и вывернута наизнанку. Придумав это, сербы удовлетворили болезненную амбицию считать себя жертвами исторического процесса: амбицию, которая им в сущности обеспечивает алиби за садистские эксцессы, имевшие место на протяжении всей их истории. С другой стороны, вывернув все по своему почину, сербы пытаются скрыть и от себя и от других неприятную истину о себе: истину о своей многовековой агрессии по отношению к миролюбивым соседям. Таким образом получается, что предполагаемая и «подтвержденная» с помощью крайне избирательного подхода к истории и сомнительного анализа глубин сербской души глубинная склонность сербов к жестокости может объяснить причину недавних войн, а также сопровождавших их зверств и кошмаров. Как и много раз прежде, мегаломанское увлечение «великой Сербией» как идеей, воплощающей их культурно детерминированную, почти расовую жажду насилия и покорения других, заставляло сербов блуждать на танках по некогда процветавшей и богатой стране, которую еще до их военных орудий и гусениц сделали несчастной их политическое доминирование и экономическая эксплуатация. В очередной раз исторические трагедии истолкованы как результат механического нагромождения деяний одного радикального Зла, воплощенного в радикально противопоставленном другом.