– Здрасьте, вы к кому?

– Здравствуйте, так значит вы моя тётя? – вырвалось у меня. Забыла все заготовленные в дороге речи, только смотрела на женщину во все глаза, искала сходство в лице с мамкой, с бабой, но не находила. Нос курносый, ямочка на подбородке, быстрые карие глаза. А брови нахмурились, морщинки у губ собрались:

– Какая я тебе тётя? У меня сроду племянников не было! Иди отсюда, как ты вообще прошла, интересно?

– Как же… – растерялась я и протянула ей помятый конверт. – Вот же… И адрес… И фамилия тут есть, Рубинштейн…

Женщина взяла конверт, рассмотрела со всех сторон, прочла внимательно адрес отправителя и получателя, потом снова принялась разглядывать меня. Спросила недоверчиво:

– Паспорт есть?

– Есть.

– Давай сюда.

Получив от меня документ, махнула рукой:

– Стой тут, жди.

Я ждала. Поджилки тряслись. Прямо вот слабость в ногах и руках, чуть сумку не выпустила. И опять молилась. "Отче наш, иже еси на небеса, да святися имя твое…"

Дверь распахнулась, и передо мной предстала высокая статная женщина, совсем другая, чем в первый раз. Глаза у неё были серые, с отливом в зелень, строгие и глубоко спрятанные в морщинках вокруг глаз. Увидев её, я сразу поняла: она моя тётя. Глаза мамкины.

Женщина поправила чёлку, будто от той зависело будущее, и глубоким, хорошо поставленным голосом произнесла:

– Значит, ты Прошкина дочь?

– Я, – тихо созналась, опуская взгляд.

– Похо-о-жа, – протянула тётка. – Чисто Прасковья в шестнадцать лет. Ну, а чего приехала? Петербург покорять? В театральное? В кино?

Такой вопрос меня озадачил. В мечтах мне представлялось, как тётка обнимает меня, приглашает к себе домой, гладит по голове и говорит всякие добрые слова. А тут вопросы такие. А что ответить?

– Так это… Одна я осталась. Никого на всём свете нет, кроме вас, – с запинкой сказала я. – Я думала, вы меня примете к себе…

Тётка фыркнула, а появившаяся за спиной открывшая мне женщина с кудряшками прыснула в край передника. Тётка обернулась на ту, строго смерила взглядом, а потом снова глянула на меня:

– Чего-то одна? Где родители?

– Так нету.

Тётка прищурилась, подумала с минуту и кивнула, раскрывая дверь:

– Ладно, проходи, раз уж приехала.

22 августа

Меня провели на кухню мимо чуть притворенной двери, за которой слышались высокие голоса. Мельком увидела женщин в красивых платьях, с причёсками, какие только в журналах и показывали. Наверное, соседки в гости пришли. Тётя подтолкнула меня в спину, чтобы не задерживалась, а потом указала на стул в уголке кухни:

– Садись. Катерина, завари-ка нам кофе! Ты, племянница, кофе-то пьёшь?

– Растворимый, когда завезут в магазин, – смущённо кивнула я, расправив складочки на длинной юбке и сложив руки на коленях.

Тётка закатила глаза, издав какой-то странный звук, потом вздохнула и облокотилась на стол, положила полный подбородок на ладони:

– Ну, рассказывай, что ли.

– А чего рассказывать…

– С родителями что? С Прасковьей? С бабкой Анфисой? Кто твой отец? Всё рассказывай, как на духу.

Вслед за тёткой и я вздохнула:

– Так мамка померла весной. Вот сорок дней справили, я и начала готовиться к отъезду. А тятя… Из Артемьевых он, старший, Ульян.

– Значит, Ульян… И где же он?

– Замёрз на охоте прошлой зимой. За маралом погнался, не рассчитал. Вернулся через ночь весь обмороженный, мы уж его и так, и сяк, растирали, настойками поили, молились, а Бог забрал к себе.

– А мать от чего умерла?

– Так сердце, сказали бабы, – вздохнув, я вспомнила мамкины рассказы о снах, в которых к ней приходил ненаглядный Ульян. – Тятя к ней наведываться стал, да ещё с младенчиками…