Все тише и тише галдели бабы, пока Лукерья, главная заводила, не махнула рукой.

– Ладно, пошли, бабы, поорали, поп***ли, а толку от этого…

Уже совсем стемнело, а в правлении все горел свет. Попов с Негодой и бухгалтером считали, трещали счетами, изводили бумагу. Как прожить год? Семенной фонд трогать нельзя. Он опечатан районным уполномоченным, и зерно там отравлено – от соблазна. Как распределить оставшееся зерно, чтобы у людей хватило сил дотянуть до весны? Там будет полегче. Считают, пересчитывают до полуночи, и не спит поселок, люди ждут решения. Утром, чуть свет, – общее собрание. Никого не нужно сгонять, еще по темноте собираются, теснятся в клубе, забиты все проходы, не поместившиеся толпятся на крыльце, заглядывают в окна, вполголоса переговариваются. Попов с помощниками выходят на сцену, садятся за стол, и мертвая тишина ожидания накрывает зал. Где-то сзади заплакал ребенок, на него зашикали.

– Значит так, товарищи, – встал Попов. – Мы тут все подсчитали. И сколько хлеба нужно в ясли и детсад, и сколько нужно в больницу. Получается… – Попов томительно медлит, и десятки глаз прикованы к нему. – Получается, до весны – по двести пятьдесят грамм хлеба на колхозника и по сто пятьдесят – на иждивенца, – громкое ах! проносится по клубу. – Кто за – прошу голосовать.

Но никто уже не слушает, все сорвались с мест, рвутся, теснятся к выходу, давятся.

Сто пятьдесят граммов хлеба и две миски жидкой затирухи в день – это голод.

Голод – жестокое испытание для организма. Организм требует еды и днем, и ночью. Голод выгоняет из головы все мысли, кроме одной – мысли о еде. Только сильной, зрелой личности под силу сопротивляться этому животному инстинкту. Детям это не дано. Сима режет хлеб сама, Иосиф Михайлович не может выдержать это мучительное испытание. Хлеб хранится в тряпице на верхней полке, и голодные глаза провожают Симу, ревниво следят за каждым ее движением. Сима нарезает хлеб всем поровну, так они договорились со свекром, и еще нужно оставить немного на вечер.

– Чи! Не хватать, всем дам сама. Хлебушек есть понемножку, маленькими кусочками. Чтобы надолго хватило.

– Мам, а Гере больше достался кусочек, – канючит Инночка. – И вчера ему больше было.

– Не выдумывай, я всем режу поровну, спроси дедушку. Хлеб исчезает мгновенно, и начинается ежедневное:

– Мам, ну еще чуть-чуть. Ну, еще маленький-премаленький кусочек. Ну, еще капельку. Ну, еще крошечку.

Сима не выдерживает этой мольбы и отрезает от вечернего остатка троим – Инне, Гере и бабушке по крошечному кусочку. Вот кончится война…

Детские организмы хиреют от такой еды. Ручки-ножки – костлявые палочки, выпирают ребра, крылышками выступают лопатки. На руках – струпья цыпок, золотушные заеды – в уголках ртов. Чирьи и золотушные болячки – по всему телу. Соседка дала гусиного жира, и Сима смазывает им болячки. Всю зиму дети болеют, то попеременно, то вместе. Гера мечется в жару на печной лежанке, бредит, тяжелый каток накатывает и накатывает на него, и он не может от него отклонится, а Сима молит Бога, которого отменили большевики, но который есть и который один поможет им всем пережить эту страшную зиму.

Нечем топить печку.

Местные жители запасают топливо на зиму заранее, собирают в степи коровьи лепешки, лепят кизяк из навоза на ферме, сушат и складывают его в пирамиды. За лето достают и складывают в сараи уголь. Вылавливают осенью курай и набивают им сараюшки. Сима клянчит у председателя угольную пыль и солому на растопку, утром просит у Сажиных, богатых соседей справа, уголек на разжижку.

Нечем освещать дом.