– Ну, пусть это тебя не заботит, – вмешался Чандос. – Pardieu! На французской границе всегда есть нужда в крепких, метких лучниках, которые не боятся и самого черта. У меня под знаменем двести таких молодцов, и буду рад увидеть тебя между ними.

– Благодарю тебя, благородный сэр, – сказал Эйлвард. – И я встал бы под твое знамя без размышлений, потому как слышал, что в битвах оно всегда впереди, а на войне, это и я знаю, тому, кто держится сзади, добычи не видать никакой. А все же если сквайр возьмет меня, то я пойду за пятью розами Лорингов: хоть родился я под Чичестером, но вырос в здешнем краю и здесь научился держать в руках длинный лук. И как свободному сыну свободного держателя, мне сподручней пойти на службу к соседу, чем к чужому.

– Я же объяснил тебе, любезный, – сказал Найджел, – что мне нечем платить тебе за службу.

– Только возьми меня на войну, уж плату я сам раздобуду, – ответил Эйлвард. – А до той поры я у тебя ничего не прошу, кроме местечка за твоим столом да шести футов твоего пола – не то мне в аббатстве заплатят за нынешний день колодками на ноги, чтобы бичу было способней погулять по моей спине. С этого часа Сэмкин Эйлвард твой лучник, сквайр Найджел, и вот этими десятью пальцами клянется, что ты об этом никогда не пожалеешь, а не то пусть его тут же дьявол унесет! – С этими словами он поднес руку к каске, закинул длинный лук за спину и, почтительно пропустив своего нового господина перед собой, последовал в нескольких шагах позади.

– Pardieu! Я приехал à la bonne heure[10], – сказал Чандос. – Я прискакал из Виндзора, но нашел твой дом пустым, если не считать благородной и очень величественной старой дамы. Она поведала мне о твоих невзгодах, я прогулялся до аббатства и успел как нельзя более кстати: длинные стрелы для твоей плоти, колокольный звон, молитвенник и свечи для твоей души сулили мало хорошего… Но если зрение меня не обманывает, это сама благородная дама.

И правда, из двери господского дома им навстречу вышла леди Эрминтруда, согбенная, исхудалая, опирающаяся на клюку, и все-таки внушающая почтение. Узнав о конфузе, каким завершился суд, она разразилась кудахтающим смехом, погрозила клюкой высоким стенам аббатства за рекой и проводила именитого гостя в залу, где его уже ждало лучшее угощение, какое она только могла собрать. В ее собственных жилах текла кровь Чандосов, прослеживаемая через де Греев, де Мултонов, де Валенсов, де Монтегю и прочее ее высокое и благородное родство; во всяком случае, обед был уже съеден и со стола убрано, когда она наконец завершила свои розыски, обозначила все степени родства и свойства и перечислила рассечения, столбы, косоугольники, фигуры обремененные и не обремененные, а также клейноды в родовых гербах, указывающие на общих предков. Ведь леди Эрминтруда знала каждую веточку, каждый бутон любого фамильного древа, восходящего ко времени Нормандского завоевания да и к более ранним временам.

Однако всему наступает конец, и когда они остались в зале втроем, Чандос сообщил ей причину своего приезда.

– Король Эдуард никогда не забывал благородного рыцаря сэра Юстеса, твоего сына, – сказал он. – На той неделе он отправляется в Саутгемптон, и я его гонец. Он повелел известить тебя, высокородная досточтимая дама, что будет ехать не спеша и, побывав в Гилфорде, переночует в твоем доме.

Слушая его, леди Эрминтруда гордо порозовела, но тут же ее лицо вновь стало бледным от горечи.

– Воистину это великая честь для дома Лорингов, – сказала она, – но ты сам видишь, каким убогим стал наш кров, как скудно наше угощение. Королю неизвестно, как мы обеднели, и я боюсь, не сочтет ли он нас скупыми невежами.