Только Этри и одна влюблённая пара устранились от участия в массовом любовании швейцарским пейзажем. Пара, как и все влюблённые, выступающие в этом оригинальном жанре, пожирала друг друга глазами, будто голодающие на строгой диете, смотрящие поутру на омлет со специями, зеленью и телятиной, грибами и томатами. Женщина, американка, будучи женщиной достаточно свежей на первый взгляд, но не очень молодой, была не обременена бюстгальтером на груди и смело демонстрировала её великолепие под лёгкой тканью блузки. Когда американка прилагала усилие, чтобы разломать свой немного пережаренный хлеб, её грудь колыхалась, как колокол на соборной колокольне.

– Вот то, что они предпочитают, эти мужчины! – вздохнула Этри, поглаживая и лаская одновременно ладонью худосочную грудь Феллаха, маленького арапчонка, который прислуживал ей. – Боже! На что способен наш мир! Мы готовы сожрать все… и даже этого милого мальчишку в возрасте тринадцати лет, – подумала она!

Этри, неожиданно для себя захотела… возжелала этого ребёнка с неказистой фигурой, скверные манеры которого оскорбляли её красоту, и когда Этри встала, в то время как он старался вежливо помочь ей одеть её пальто, она вполголоса сказала мальчишке:

– Большое спасибо вам, мой маленький господин, и, поскольку вы столь вежливо слушали пожилую даму, могу вам дать один практический совет: имея такое красивое лицо, которым вы уже обладаете, вам впредь следует позаботиться о чистоте ваших ногтей и постараться больше не есть пальцами, используя для этого столовые приборы. – И Этри ушла с гордо поднятой головой.

В купе она увидела Флош, ожидающую прибытия в Гёшенен, на станцию у входа в Сен-Готардский туннель.

– Что! – воскликнула она, увидев Этри – Göschenen! Гёшенен! Опять смешное швейцарское название. Северный вход в туннель, если я не ошибаюсь! И даже пяти минут остановки нам не дают эти швейцарцы, чтобы подготовиться к прохождению поезда под этим ужасным нагромождением скал и льда!… Мои соли! Где мои соли с лавандой? – И Флош стала нервно рыться в своей жёлтой сумке.

– Хватит ли у меня времени найти и достать их…? У меня, вполне возможно, больное сердце, после всех тех несчастий, которые со мной случились в последнее время! Я прочитала в газете, что воздух в этом туннеле столь тяжёл, столь гнетущ и зловонен, что для нормального человека он невыносим… Ах! Мой Бог! Мы уже в этой дыре… отверстии, а я до сих пор не нашла моих солей… какая фатальность! Ах… Вот и они, наконец-то!

И когда Флош поднесла свои волшебные соли к носу, в купе вновь появился дневной свет. Весеннее солнце взорвалось, воспламеняя ледники итальянского склона гор… окрасив серебром холодные пики Альп, рассевшихся вокруг них в кружок, словно шаманы аборигенов из диких американских племён.

Они, эти горы, были одновременно красивы и мало симпатичны. Этри, испуганная, отвела глаза от окна… ей уже казалось, что это она виновна во всех несчастьях Флош.

Но поезд на полной скорости унёс её вдаль от этих чудовищ. На большом расстоянии, увенчанные лёгкими белыми облаками, они уже не казались ей такими угрожающими. А Флош, между тем, что-то усердно записывала в свой блокнотик: «Я считаю, вполне обоснованно, что французско-швейцарский склон горы – инженерное совершенство. Итальянский же – это сама мать природа и поэзия!»

И когда, через её плечо Этри прочитала эти строки: «Природа и поэзия», они показались ей этаким невероятным деликатесным пустячком рядом с простоватой Флош. Эти слова прокатились много раз в её рту, оставив в нем вкус леденца. «Природа и поэзия!» – к чему говорить больше? Разве… просто ещё раз произнести итальянское название городка Беллинцона… разве это уже не романс… не поэзия? И этот столь чувственный язык, сотканный, главным образом, из согласных, не придуман ли он для того, чтобы быть приятным для рта и ушей человеческих! И все это во время оглушительной весны… какое Божье благословение! И неужели свершилось… мы уже в Италии?