Большую половину унаследованных денег Коляша спустил на ветер самостоятельно, остальное – заслуга революции и победившего пролетариата. Гегемон, обвешав грудь красными бантами, распевая песни, долго колобродил по мостовым, мочился в подворотнях. Вскоре песни орать прекратили, но справлять малую нужду продолжили, преимущественно в парадных подъездах. Не то чтобы сильно прихватило, нет, лили на мраморные лестницы из принципа. «Не одним нам в дерьме жить, попробуйте и вы баре-буржуины». Дворники вкривь и вкось забили парадные подъезды горбылём. Что с них взять, они не настоящие пролетарии, не передовой класс, так, прихвостни. Все сословия потащились через чёрный ход, да так и привыкли. Революция победила!

Но контра ещё не сдалась. И погнали комиссары пролетариев свою власть защищать, дескать родную, советскую… Иначе, мол, вернутся хозяева фабрик, заводов, дворцов, пароходов да спросят таких сяких смутьянов: «По какому праву воровали, растаскивали хозяйское добро?» Всех найдут, призовут к ответу, и в кутузку… Что поделаешь, надо так надо… в армии кормят поди… и поживиться можно остатками буржуйского добра. Рабоче-крестьянская молодижь, туды её мать, «покинула хаты, пошла воевать…»

К Коншину это не относится, он «за революцию», но врождённый пацифист…

– Паци… чево?

– Умиротворяющий. Я против войн и насилия…

– В ресторане кто дрался с?…

– Мы дискутировали.

– Додискутировался, скубент. Скажи спасибо, что с офицерьём дрался, а не с нашими. Так офицериков к стенке, этого и барышню в лагерь на перековку.

Скорый пролетарский суд закончен, уставший чекист потянулся, зевнул и продолжил наслаждение морковным чаем. Во дворе раздались беспорядочные выстрелы. Цербер революции бил когтистой лапой по черепушке заумной части общества. Надоели её полемики, поэзии, романсы, салоны и прочее мещанство. Некогда с вами тары-бары разводить. Не желаете добровольно работать на пролетарское государство, не надо… работайте по принуждению: лопату в руки и: «Бери больше, кидай дальше, отдыхай, пока летит…»

Лопата, кирка, лом, тачка – инструменты перековки недругов советской власти в… её непримиримых врагов… если выживут.

К исходу третьего года заключения Коншин отощал, покрылся коростой, смирился с мыслью, что человек смертен. Жизнь уже не представлялась некоей особой ценностью, за которую необходимо во что бы то ни стало цепляться. Спокойно и обыденно зэк влился в тихую стайку доходя: грелся у титана, подлизывал тарелки, кастрюли, сосредоточенно рылся в помойке, обсасывая рыбьи головы, вернее кости от рыбных голов. Доходяг, из гуманных соображений, на общие работы не гоняли… не хватало, чтоб по пути подохли. С мертвяком по пути канители не оберёшься, отвлекай конвой или ищи труп на обратном пути, а его, может, снегом занесло, может, волки или собаки утащили… Начальство решит, что сбежал, что не досмотрели, пиши рапорт. А когда конвоирам рапорта писать, коль и так людей не хватает? То-то и оно, людей, не зэков, конечно, беречь надо. А доходяги пускай уж в жилой зоне, под присмотром околевают, тут и врач есть: если что, засвидетельствует смерть, бумагу оформит, грамотный, поди, до лагеря главврачом служил. Другие зэчата сволокут в сарайку… Николай понимал, уже скоро, максимум через неделю, и его оттащат… Жизнь хороша, в любом состоянии, но умирать легче, когда организм истощён и не сопротивляется. Прижавшись спиной к тёплому чану, разговариваешь с человеком обо всём, прежде всего о хорошем. Незаметно засыпаешь, а он всё говорит… Приятно засыпать под чей-то рассказ о путешествии по горам, о неземной красоте балета, о… Просыпаешься, рассказчик уже мёртв, лицо застыло с блаженной улыбкой на устах, тело не распрямляется. И не надо его распрямлять, там, в сарайке, почти все такие… сидячие. И в общую яму некоторые так падают, что как бы сидят, другие лежат, поджав колени. Археолог, профессор Самсонов утверждал, что на востоке в сидячем положении хоронили только вождей и правителей. Тело его упало в яму на бочок, видимо их род не был знатным. Не важно, как и где похоронят, важно другое – отойти в благости…