Отец Жозеф, всецело занятый тем, что ему предстояло сказать, поначалу удивился такому вступлению; но он слишком хорошо изучил своего хозяина и поэтому и вида не подал; отлично зная, каким путем навести его и на другие мысли, он не колеблясь стал ему вторить.

– Однако достоинства их огромны, – сказал он с притворным сожалением, – и Франция будет сокрушаться, что за этими бессмертными творениями не следуют другие, им подобные.

– Нет, мой дорогой Жозеф, тщетно такие люди, как Буаробер, Клявре, Кольте, Корнель и в особенности знаменитый Мере, провозгласили эти трагедии лучшими из всего, что было создано в прошлом и в наше время; клянусь вам, я все же ставлю их себе в укор, как самый несомненный смертный грех, и теперь в часы досуга занимаюсь только моими «Способами вести спор» и книгой «О совершенном христианине». Я не забываю, что мне пятьдесят шесть лет и что у меня неизлечимый недуг.

– Такие расчеты строят и враги вашего преосвященства, – возразил францисканец; разговор начинал раздражать его, и ему хотелось поскорее переменить тему.

Кардинал покраснел.

– Знаю, отлично знаю, – сказал он, – я не заблуждаюсь на их счет и готов ко всему. Ну а что нового?

– Мы уже решили, монсеньор, заменить мадемуазель д’Отфор; мы удалили ее, как и мадам де Лафайет, – все это превосходно; но место ее вакантно, и король…

– Что?

– У короля появились идеи, чего раньше не бывало.

– Вот как? И эти идеи исходят не от меня? Скажите на милость! – иронически молвил министр.

– Так зачем же, монсеньор, целых шесть дней оставлять вакантным место фаворита? Это неосторожно, позвольте мне заметить.

– У него идеи! Идеи! – повторил Ришелье с каким-то страхом. – А какие именно?

– Он заикнулся о том, что надо вернуть королеву-мать. Вернуть ее из Кельна.

– Вернуть Марию Медичи! – воскликнул кардинал, стукнув руками о подлокотники. – Нет, клянусь небесами! Она не вернется на французскую землю, откуда я ее изгонял дюйм за дюймом! Англия не решилась предоставить ей пристанище, раз я ее изгнал, Голландия побоялась, что погибнет из-за нее, и вдруг мое же королевство ее примет! Нет, нет, эта мысль не могла ему прийти в голову сама собой! Вернуть моего врага, вернуть его мать, какое вероломство! Нет, сам он никогда не посмел бы это придумать…

Он помолчал, потом добавил, устремив на отца Жозефа еще пылающий гневом пронизывающий взгляд:

– А в каких выражениях он изъявил это желание? Повторите слово в слово.

– Он сказал в присутствии своего брата и еще нескольких человек: «Я чувствую, что первый долг христианина – это быть хорошим сыном, и не в силах устоять перед ропотом совести».

– Христианин! Совесть! Это не его выражения! Это меня предает его духовник, отец Коссен, – воскликнул кардинал. – Коварный иезуит! Я простил тебе интригу с Лафайет, но не прощу тайных советов королю! Я добьюсь, чтобы прогнали этого духовника. Жозеф, он враг государства, мне это ясно. Последние дни я пренебрегал делами, я недостаточно торопил прибытие молодого д’Эффиа, а он, видимо, понравится; говорят, он хорош собою, остроумен. Ах, что за оплошность! Мне поделом бы и самому попасть в немилость! Оставить при короле эту лису-иезуита, не дав ему тайных указаний, не имея гарантий, не получив залога его верности! Какой просчет! Жозеф, возьмите перо и поскорее напишите нижеследующее для другого духовника, которого мы выберем удачнее. Не остановиться ли на отце Сирмоне?..

Отец Жозеф сел за большой стол, готовясь писать, и кардинал продиктовал ему новый перечень обязанностей, которые немного спустя кардинал осмелился представить королю, а тот принял их, отнесся к ним с уважением и выучил наизусть как веление церкви. Они дошли до нас и являются страшным памятником той власти, какую человек может мало-помалу присвоить себе при помощи интриг и дерзости: