Привратник открывает витую калитку во двор богатого особняка. Перед нами роскошный дом, окруженный великолепным парком. Такая концентрация богатства напоминает рай на земле, и невозможно ею не восхищаться.

Мы идем по аллее к дому. Я и Лидия дергаем друг друга за рукава, привлекая внимание к тому, что поразило наше воображение: фонтану, беседкам, обвитым розами, павлинам на лужайке. Анна и Александр ведут себя сдержанней, но я чувствую, что и они оглушены размахом и блеском особняка.

Затем нас принимает Мария Федоровна в своей потрясающе шикарной гостиной. Мы, дети, сгруппировались вокруг матери в одном конце зала. В другом конце, словно королева на троне, величественно восседает госпожа Татарова, а по обе руки от нее – ее отпрыски: слева – дочери-подростки Мэри и Софья, справа – Николя, двадцатилетний красавец, мечта всех русских невест Шанхая.

Мать, бедняжка, очень старается «поддерживать тон»: поддакивает каждому слову Татаровой, хлопочет лицом. Мария

Федоровна ведет себя, как снисходительный манерный истукан. Дети благовоспитанно слушают разговор старших – с разной степенью скуки и безучастности на лицах. Только нашу Анну нельзя назвать безучастной, хотя она и делает изо всех сил вид, что ей скучно, – ведь каждая встреча с Николя воспринимается ею как еще один шаг к счастливому замужеству. Не знаю, что думал на этот счет Николя, но с Анной он всегда держался очень мило, и они действительно были друзьями детства.

– Макс прислал письмо из Лондона… Удивительные вещи пишет… – растягивая слова, словно бы пытаясь специально показать, как ей, в сущности, безразличен наш приход, говорит госпожа Татарова. Затем, обращаясь к сыну, просит: – Николя, будь добр, передай письмо со стола.

– Да, маман, – любезно отвечает Николя, только что сдержавший позыв к зевоте.

Мария Федоровна, принимая письмо, ласково гладит сына по руке:

– Николя нас тоже радует! Первый в списках студентов! За блестящие отметки отец подарил ему автомобиль…

– Ах, какой умница! – чрезмерно умиляется мать. – Я не перестаю восхищаться твоими детьми, Машенька!

Я чувствую: сестрам и брату не нравится это замечание. Лидия кривит губы, а Александр рефлекторно дергает подбородком. Анна старательно улыбается, но виду нее оцепенелый. Мать слегка перестаралась в своем незатейливом рвении сказать любезность. Зачем так нахваливать чужих детей, если есть собственные!

Зато, когда мы покидаем особняк и дворник запирает за нами калитку, настроение матери резко меняется. Добродетели семьи Татаровых теперь уже не восхищают ее, а наоборот – раздражают. Она дает волю чувствам и принимается заочно сводить счеты с Марией Федоровной за холодность приема.

– Слыхали?! Она еще смеет передо мной хвастать!.. Да кто она такая, эта Машка? Вы посмотрели бы на их жалкий вид, когда они сюда приехали! – гневно восклицает она, а затем, приободрившись, добавляет убийственный, по ее мнению, аргумент, который должен развеять в пыль превосходство Татаровых над нами: – А зато у нас – американское гражданство! Пусть-ка попробуют получить американское гражданство! Ха-ха!

– А американское гражданство – это хорошо, мама? Это почетно? – спрашивает Лидия.

– Еще бы! Хоть у них деньги, а зато у нас – гражданство! А без гражданства кто они? Тьфу – плюнуть и растереть! – эмоционально заявляет мать.

Кроме Татаровых, у нас не было близких знакомств в среде русской эмиграции. Мать иногда вспоминала о какой-то Наташеньке, с которой она дружила в горькие двадцатые, но эта Наташенька непонятным образом куда-то исчезла: то ли умерла, то ли сгинула в каком-то борделе.