Первым делом Саня внимательно меня разглядел, убедился, что я – это я и никто более, и только после этого мы наконец уселись в машину.

Говорить пришлось мне.

Кратко поведав, насколько радужно прошёл мой день, я продемонстрировал завалявшийся в кармане чек за электричку до Москвы, а после повернулся к другу и попросил выслушать внимательно и не перебивая.

Саня кивнул, рассеянно постукивая пальцами по рулю.

– Ты видел не меня. Ну, ты сам это прекрасно понимаешь. Но это не самозванец, я был в курсе, правда. И не прикол. Просто Араб завтра, как всегда, уехал бы, а… – тут я замялся, не решаясь говорить о Лизе. – В общем, это не совсем моя тайна. Завтра я всё объясню – то есть… мы всё объясним. Честное пионерское, – скомкано закончил я.

– Нет у тебя красного галстука, – хмыкнул Шумахер, но улыбнулся, демонстрируя сколотый зуб, и резко газанул. – Учти, я ждал до этого момента, только ради нашей многолетней дружбы подожду до завтра – но не больше!

– Больше – не понадобится, – заверил я, очень желая самому себе поверить.

До моего дома мы ехали молча. Шумахер так ничего и не рассказал, но, подумав, я понял, что в его рассказе и нужды нет.

Мгновение третье

В сети тем временем меня поджидали два коротких сообщения от Лизы.

«Я дура».

И «Кажется, я влюбилась».

Распрощавшись с планами на ночь – а до того момента я намеревался отлично выспаться и с утра пораньше опять побегать с дедом, – я устроился с планшетом поудобней и отправил Лизе вопросительный знак. Больше всего я боялся что-то понять в этой ситуации не так.

Лиза, кажется, только и ждала моего появления.

– Не в тебя, – поспешно ответила она мне. Я представил, как торопливо мелькают её пальчики над клавиатурой, ударяя по клавишам одновременно сердито и растерянно. – Неважно. Я просто дура.

И депрессивный стикер-котик.

Я вздохнул, не зная, радоваться мне её объяснению или огорчаться.

Кажется, преобладало второе. Но признаваться в этом не хотелось даже самому себе.

– Лиз, – напечатал я торопливо, – ты хоть объясни, что случилось.

– Я просто… – начала она, и далее пиктограмма карандаша замигала с бешеной скоростью, словно «вконтакт» сам не знал, пишет моя собеседница или стирает написанное.

До поздней ночи мне пришлось аккуратными вопросами, утешениями, заверениями, что ничего страшного не произошло, и обещаниями, что всё будет хорошо, обязательно будет, обещаю, честное пионерское, – добиваться от Лизы рассказа о событиях этого дня и той таинственной личности, в которую она, по её мнению, влюбилась.

Лиза отвечала мне неохотно, обрывая себя на средине фразы и подолгу замолкая. Я почти чувствовал, как ей разом смешно, очень грустно, досадно, радостно, неловко – целый ком слишком сильных и больших чувств, чтобы все помещались внутри неё и не выливались наружу сумбурными сообщениями. То она принималась скидывать смешные картинки и анекдоты, то на любой мой вопрос отвечала лишь унылым котиком-стикером, то порывалась что-то писать, но так и не отправляла… Мне тоже было разом и смешно, и грустно – к Лизе нельзя было относиться как-то ровно, однозначно.

Наконец, после долгих уговоров и разговоров, Лиза сумела взять себя в руки и поведать обстоятельно и толково о событиях уже прошедшего к тому моменту дня – время близилось ко второму часу ночи.

Возможно, я бы на месте Лизы вёл себя совершенно иначе. Да я даже не сомневаюсь, что иначе. Любой на её месте вёл бы себя не так, а как-то по-своему, ведь все мы разные и думаем по-разному. Но категорично называть всё случившееся одной большой Лизиной глупостью я бы тоже не стал.

В конце концов, задача была непростая, а Лиза не побоялась, не отступилась, и даже когда, казалось, всё уже было потеряно, она нашла в себе силы продолжить игру хоть чуть-чуть, чем, наверное, спасла и себя, и меня. Или хотя бы дала отсрочку.