– Я?

– Ты! В котором укажешь своим единственным наследником меня.

– Вас?

– Меня!

– Вы думаете, что я…

– Я ничего не думаю. Но в одном я уверен точно. Мне ещё жить долго и счастливо, а вот насчёт тебя я не знаю, что и думать.

– Мне всего 30 лет, Афанасий Иванович!

– Лермонтов не дожил до этого возраста. А если судить по Грибоедову, то… Сколько тебе осталось?

– Пять лет?

– Четыре, – уточнил Афанасий Иванович, – если быть точным. Вот и подумай. Из них разве что Пушкина можно назвать долгожителем.

– Афанасий Иванович, но Вы ведь, смею заметить, тоже не…

– Не вечен?

– Мягко говоря.

– Согласен. Но в моём случае, в качестве примеров, на ум приходят совсем другие личности. Надеюсь, ты понимаешь, о ком я говорю?

– О ком?

– Бернард Шоу дожил до 94. Рэй Брэдбери до 91.

– Простите, Афанасий Иванович, но, по-моему, вы несправедливы ко мне.

– Почему?

– Потому что. С какой стати вы поместили меня в один ряд с Лермонтовым и Грибоедовым, а себя сравниваете с Бернардом Шоу? Может, я тоже хочу, как Брэдбери.

– Хочешь прожить больше 90?

– Хочу!

– Не получится.

– Почему это?

– Склад характера. Образ жизни. Много всего. Ты по натуре – Пушкин, Лермонтов, Грибоедов. Слишком прямой и открытый. Такие долго не живут.

– Я? Пушкин?

– А кто? Конечно, Пушкин. Вот помяни моё слово, пройдёт семь лет и ты встретишь своего Дантеса.

– Где это я его встречу?

– Да уж не знаю, где. Найдёшь где-нибудь. Дурное дело не хитрое. С твоим-то характером. А не встретишь Дантеса, так покинешь нас при других каких-нибудь обстоятельствах. В любом случае, как не крути, а тебе осталось-то самое большее лет семь. А ты?

– Что я?

– О моём завещании беспокоишься.

– Я не беспокоюсь, но…

– О своей душе подумай, Гаврила. Твоё завещание в мою пользу оно куда как более актуально, чем моё по отношению к тебе. Можно сказать, что тебя уже скоро с нами не будет. Тогда как мне, как минимум, двадцать лет ещё жить и жить. Почти в три раза больше, чем тебе. Соображаешь? А насчёт Аглаи не беспокойся. Я её хоть и не люблю, но не обижу.

– В каком смысле?

– Ну, когда тебя не станет, я о ней позабочусь. За неё не волнуйся.

Гаврила молчал, думая о чём-то своём, глядя куда-то вдаль.

– Ну, что приумолк, прямой, открытый человек? – спросил Афанасий Иванович. – Едем составлять завещания?

– Не едем.

– Чего так?

– Настроение пропало.

– Ну, пропало, так пропало.

Гаврила и Аглая ещё немного побыли у Афанасия Ивановича и уехали домой.

***

Вечером Аглая позвонила Афанасию Ивановичу.

– Спасибо вам, дядя, – сказала она, – кажется, у нас получилось. А то он меня уже утомил этим завещанием.

– Как он там?

– Мрачный. Биографии долгожителей изучает.

– Хорошее дело. Всё лучше, чем о моём завещании беспокоиться. Если снова о какой-нибудь глупости заговорит, мы ещё чего-нибудь придумаем.

– Пойми, Валентина, в этом мире не всё так гладко, как тебе того хочется. И не только мы, а все должны как-то вертеться, крутиться, приспосабливаться. Одним словом – выживать, – говорил Алексей. – В том числе и за счёт родителей, конечно. А как ты хотела? Да, любимая, да. Родители обязаны заботиться в первую очередь о своих детях. Это их родительский долг.

– Думаешь, только нам тяжело? – говорила Валентина. – Думаешь, только у нас одних проблемы?

– Да в том-то и дело, что я так не думаю, – отвечал Алексей. – А я вот смотрю на этих других и понимаю, что вот они-то как раз очень хорошо разбираются в суровых, но мудрых законах выживания. И поверь мне, Валентина, сегодня никто особо не церемонится с родителями. Не то время сейчас.