– А по причине того, что они портили заборы, их не ловили?

– Если бы только заборы, Слава! Граффити скоро и в метро пробралось. До райтеров быстро дошло, что самый смак – это разрисовывать движущиеся объекты, например поезда. Юные художники проникали в депо, а наутро поезда выходили оттуда, так сказать, преображенными. Веселенькой, не заводской, в общем, расцветки… В 1976 году разрисовали целый состав! Начальство нью-йоркской подземки долго боролось с райтерами и наконец выжило их из своих владений. Но и сейчас есть такие личности, которые даже из Европы приезжают в Нью-Йорк – колыбель граффити, – чтобы там оставить свой тэг. Засветиться, так скажем…

Слава Грязнов наморщил лоб:

– И тут метро, и там метро. Зам главы метрополитеновской милиции встречается с бывшим главой московских райтеров, и их убили. Не наводит ни на какие мысли?

– Наводит. На много мыслей сразу, но ни одной подходящей среди них не наблюдается. Фактов у нас маловато…

– А по граффити еще какие факты? Я имею в виду наши, криминальные?

– Криминальных, Слава, хоть отбавляй. Некоторые уголовные группировки в Америке поставили граффити себе на службу и метят таким образом места своего действия, чтобы не допускать на подвластную им территорию конкурентов. Может, и у нас что-то похожее есть, правда, лично я до сих пор не сталкивался.

– Надо бы покопать, – нахмурился Слава.

– Ну вот! А говоришь, «все ясно», «какие тут глубины»…

– Так чего ж ради мы с тобой спорим? – уперся Слава. – Я сказал всего-навсего, что те, кто пишут на заборах и на стенах, – хулиганы, а ты говоришь, что они – уголовники. Я тебе сказал, что граффити – это дурь, а не искусство…

– Так ведь в том-то и дело, что именно искусство! – Турецкий метался в поисках слов, нужных для того, чтобы переубедить несговорчивого друга. – Со своими творцами, своими потребителями, своими законами. Не говоря уже о том, что нацарапать на заборе слово из трех букв доступно каждому, а чтобы создать произведение граффити, новичку приходится потратить не один месяц, а то и не один год…

Слава Грязнов смотрел на друга такими кроткими увещевающими глазами, что объяснения мало-помалу увядали, пока вовсе не канули в пустоту.

– В конце концов, Слава, это красиво. Просто красиво – для людей, которые ценят такую красоту. Поверь.

Турецкий и сам не понимал, зачем ему нужно, чтобы Грязнов поверил в красоту граффити, к которой Александр Борисович и сам был не слишком восприимчив. Может быть, потому, что при игнорировании этого факта рассмотрение дела становилось слишком прямолинейным, из него исчезали какие-то неожиданные точки и углы зрения, которые могли оказаться решающим для разгадки.

Могли, впрочем, и не оказаться…

– Так и быть, Слава, оставлю тебя в покое. Можешь считать граффити искусством, можешь не считать. А мне пора уделить внимание человеку, для которого граффити – искусство, а не что-нибудь другое. Большую часть жизни она, образно говоря, под его сенью провела…

Что общего было между такими разными людьми, как заместитель шефа милиции на метрополитене Борис Бирюков и один из основателей русского «граффити», а в последние годы дизайнер, Николай Скворцов? Что связывало их, помимо воспоминаний о школьных годах, любимых и нелюбимых учителях и пропущенных уроках? Их профессиональные интересы, казалось бы, совсем не пересекались. У каждого были свои приоритеты, свои ценности… свои враги… Кого именно они хотели убрать? Был ли убит Скворцов за то, что находился рядом с Бирюковым, или, наоборот, Бирюков пал случайной жертвой знакомства со Скворцовым? А может, то и другое неверно, и оба просто-напросто оказались в неудачное время в неудачном месте, случайно подсмотрели нечто, не предназначенное для постороннего взгляда?