– Мы – самые замученные из всех сегодняшних трудовых сословий. Нас, школьных учителей, обобрали до нитки, и мы на пределе крайней бедности и нищеты!

Может быть, это кощунство, но я осязал их потребность духовного очищения, духовного самоуглубления. В них рождалась та великая созерцательная сила, которая именовалась Ильиным первой ступенью раскрытия человеческой талантливости. Кстати, тема моих выступлений – «Развитие детской и педагогической талантливости».

«Самое трудное – увидеть то, что перед тобой» (Гёте).

Хочу в терминах И. А. Ильина рассказать о реальном педагогическом таланте, о таланте, в котором священно соединены названные две способности.

Хочу с помощью педагогической эстетики углубиться со смыслом в созерцательную деятельность реального учителя, никем и ничем не отмеченного (разве что Богом!) учителя, которого администрация квалифицировала по заниженному разряду (а причина, может быть, и та, что слишком хорошо о нем говорят родители: добрый, добрый! А мы, значит, не добрые!)! Учителя, который мысленно, разумом, духом освещает последние глубины творческого процесса.

Зовут его Николай Алексеевич Екимов. Преподает он музыку в музыкальной школе, что на Красной Пресне в Москве. В этот день на свое индивидуальное занятие с пятилетней Леночкой Николай Алексеевич опоздал на полчаса: не мог дозвониться и предупредить об этом родителей. Я сначала не мог понять, почему занятие началось с того, что учитель долго извинялся перед ученицей, а она прятала голову под стол: что же она капризничает?! А она потом мне объяснила: «А почему он опоздал?!»

Ильин говорит о том, что дар созерцания предполагает в человеке некую повышенную впечатлительность духа. Нет, Екимов не упрашивал Леночку вылезти из-под стола, он продолжал объяснять то, как она должна сыграть на флейте новую песенку. Я наблюдал за этой ужасно неприятной картиной, за тем, как он, будто совсем не замечая каприза крохотного ребенка, продолжает как ни в чем не бывало рассказывать, не замечая ни меня, сидящего в зале, ни девочку. Мне думалось: может быть, это и есть то великое долготерпение, составляющее, как писал апостол Павел, истинную ДУХОВНУЮ ЛЮБОВЬ. Потом было еще два каприза. На просьбу учителя сыграть она демонстративно хватала флейту и играла. Снова учитель как ни в чем не бывало требовал повторений, возмущался и, когда получалось, хвалил… А потом где-то на тридцатой минуте произошло ЧУДО: девочка обнаружила и абсолютный слух, и абсолютное чутье, и что-то в ней открылось такое, благодаря чему она совершенно блистательно играла, и учитель ЩЕДРО, ОЧЕНЬ ЩЕДРО поощрял, и здесь уже после тридцатой минуты он как-то по-иному переносил даже самые незначительные неудачи ребенка. Когда Леночка допускала даже крохотные неточности, учитель, точно раненый зверек, корежился от боли: «Ну что же ты так?!», и ребенок понимал эту боль, и все крохотное существо девочки точно вбиралось в блок-флейту, она старалась изо всех сил, чтобы больше не страдал любимый учитель. Истинное созерцание, по Ильину, есть «способность восторгаться всяческим совершенством и страдать от всяческого несовершенства».

Я думал над поведением учителя. Примеривал к себе детские капризы. Пожалуй, я бы не сдержался. Вспоминал итальянский фильм, где учитель, которого играл известный Плачидо, и глазом не моргнул, когда ученик, явно издеваясь над наставником, расписывал на уроке фломастером сначала руки, а затем и лицо педагога. Я ждал, когда сорвется учитель, по крайней мере руку ученика отведет в сторону, было больно созерцать учительское долготерпение – эту апостольскую духовную любовь! А он так и не сорвался.