Диоклет приблизился к Нан-Шадуру. Со смесью отвращения и жалости он посмотрел на сухое старческое тело, где под тёмно-коричневой кожей то тут, то там вырастали и опадали выпуклые бугры, выдавая движение паразитов по внутренностям несчастного. Твари ни на миг не оставались на месте, но все важные органы жертвы при этом оставались целы, нутроеды даже каким-то образом продлевали её жизнь. Кто-то из жрецов утверждал, будто эти омерзительные создания разбираются во врачевании и устройстве человеческого тела лучше любого из лекарей.

Диоклет по самую рукоять всадил меч в один из бугров, и из раны потоком хлынула кровь. Чёрная и густая, словно каменное масло, каким в Мидонии наполняли светильники, она лилась так бурно, что по колено забрызгала ноги Диоклета. Зло выругавшись, он вырвал испачканный чёрной кровью меч и вонзил его прямо в середину бугра, скрывавшего другую тварь.

Крик прервался так внезапно, что Энекл вздрогнул. Хотя на площади вовсю сражались, казалось, что воцарилась звенящая тишина. Ясно слышались звук бьющихся о помост капель крови и сиплое дыхание старика, жадно глотающего воздух после почти непрерывного крика. Круг тишины ширился, постепенно захватывая и дерущихся. Один за другим люди оборачивались к помосту – одни замирали в оцепенении, другие сыпали проклятьями, третьи рыдали. Бой прекратился, потрясённые люди, не отрывая глаз, смотрели на залитый кровью помост, где старый иллан вдыхал свои последние глотки горячего нинуртского воздуха.

Собрав последние силы, Нан-Шадур подтянулся на верёвках и поднял голову, неожиданно ясным взором глядя на своего убийцу. Диоклет не отвёл глаз. Бесконечно долгие мгновения они смотрели друг на друга. Затем старик, изогнувшись всем телом, шумно набрал в грудь воздух, громко произнёс по-эйнемски: «Спасибо!» – и, облегчённо вздохнув, испустил дух. Его тело сломанной куклой повисло между столбами.

Когда Хилон и его друзья, умащённые и одетые в красное с розовым, появились на стадионе, всё уже было готово к состязанию фаланг. Служители тщательно выровняли площадку, расчертив её прямыми поперечными линиями. Посередине установили большие песочные часы, заполненные бело-голубой солью из тайных копей под священной Лейной. От подножия на гору вела узкая тропа, которая, как говорили, заканчивалась в чертогах владыки Эйленоса, тропу же преграждал небольшой храм – место священных паломничеств. Город Калаида у подножия Лейны населяли только жрецы храма Эйленоса Калаидского и жрицы храма Осме-супруги. Мальчик, родившийся в Калаиде, издав первый крик, становился жрецом Эйленоса, а девочка – жрицей Осме. Калаидянам запрещались любые ремёсла, кроме забот о благоустройстве города и ещё нескольких занятий, почитаемых благородными, но калаидяне не бедствовали. Торговля освящёнными предметами и приём паломников приносили им немалый доход, в город отовсюду слали щедрые подарки, к тому же каждая из областей Эйнемиды раз в год жертвовала калаидским храмам большой запас продовольствия. Для полиса, населённого парой тысяч жителей, более чем достаточно.

Стадион шумел, предвкушая решающее состязание по фалангомахии, повсюду бурно обсуждали предстоящую схватку, громко споря о том, кто лучший из атлетов и какой полис возьмёт верх. Зрители с удовольствием побились бы и об заклад, но в Калаиде это приравнивалось к святотатству и каралось четырьмя годами рабства, так что даже самые заядлые игроки держали себя в руках. Хилон с друзьями проталкивались сквозь толпу, отвечая на приветствия знакомых. У скамей, пестревших разноцветными одеждами атлетов, они расстались, и Хилон принялся искать глазами сограждан, но тут его окликнули по имени. Обернувшись, он увидел своего друга Эолая из Сенхеи. Голубой с жёлтым гиматий изящно драпировал невысокую поджарую фигуру сенхейца, а голову украшал сельдереевый венок за короткий бег. Эолай радостно улыбался, указывая на свободное место на скамье рядом с собой.