Он так и не смог смириться с жизнью в Закарпатье и постоянно рвался на восток. Наконец, ему удалось уговорить маму, и мы переехали в маленький городок на Днепре, где он прожил вторую половину своей долгой жизни. Здесь отец пережил и распад СССР, и становление «самостийной», но, слава богу, он, все-таки, уже не застал Майдан и торжество «бандеровского» государства.

Жизнь показала, что тысячу раз прав был отец, когда так стремился уехать из Закарпатья. Только переехали мы, оказывается, все-таки не так далеко на восток, как, возможно, следовало.

Сейчас я оказался отрезанным от своих родственников не только рамками границы, которая с годами становилась все менее проходимой, но и реальными боевыми действиями и уже лет десять не имею о них никаких сведений.

Отец несколько раз уезжал на стройки, в основном на Днепре, которые разворачивались в те годы. Так, до поездки на Кременчугскую ГЭС он был на строительстве Каховки, но все его попытки до поры наталкивались на сопротивление мамы.

Довольно часто в те годы, особенно после получки, отец приходил домой сильно выпившим. Мама не любила это его состояние, поэтому отец без лишних разговоров норовил побыстрее отправиться спать.

Но все эти проблемы отступали, когда отец оказывался на природе. Только здесь он чувствовал себя по-настоящему свободным. Как правило, на все вылазки он брал меня с собой.

В первые годы приоритет отдавался охоте. Мы ходили с ним поздней осенью и зимой за зайцами. Сначала довольно результативно. Отец метко стрелял из своей неразлучной «ижевки» шестнадцатого калибра, и мы редко приходили без трофеев.

Нечего и говорить, что я с детства привык гордиться своим отцом. В одном из первых стихотворений, которое я придумал в то время, когда еще не знал, что существует такое понятие, как рифма, были такие строчки:

Он был начальником заставы,

И командиром роты был.

Он от Москвы с боями,

Шел прямо на Берлин.

Если не считать некоторых неточностей, смысл его отражал действительность достаточно верно.

Одно время отец работал на грузовом такси. Это был грузовик с кузовом, обтянутым брезентом, который заезжал в самые дальние, расположенные в горах села, куда не добирался ни один автобус. Зимой в Карпатах это было небезопасное занятие. Это внизу, на равнине, снега выпадало мало, и он, пролежав всего несколько дней, как правило, успешно таял. А в горах, особенно на перевале, он лежал гораздо дольше, и морозы там случались серьезные. Иногда отцу приходилось по несколько часов мерзнуть в неисправной машине в такой глуши, где надеяться встретить проезжающую машину было совершенно бесполезно.

Я помню, как мы сидели с мамой на кухне в ожидании отца и слушали, как завывал холодный ветер в печной трубе. Мне казалось, что на много километров вокруг нас нет никого из людей. Только ветер и снег, да где-то в горах едет на своей «ласточке» отец, с трудом пробираясь домой через наметенные сугробы.

Под впечатлением ощущения хрупкости нашего бытия я впоследствии написал стихотворение «Хуторок».

Однажды, уже не в первый раз перечитывая с целью редактирования мой клип, Иринка сказала с некоторым сомнением:

– Знаешь, твой «Хуторок» уж больно мне что-то напоминает, наверное, из Некрасова.

Стали искать по интернету. Но ни у Некрасова, ни у Кольцова похожего стихотворения не было. Не отыскалась и подобная фабула: ожидали живого отца, а принесли гроб.

Поэтому, мы с женой решили, что просто у меня неплохо получилось стихотворение под старину.

Ночью в степи тишина и безлюдье,

Робкий горит огонёк.

Стёкла в окне разрисованы вьюгой.

Тихо стоит хуторок.