Потом она приезжала ко мне в общежитие в Подмосковье на 7 Ноября, и мы гуляли вчетвером с ее подругой и Колей Семиным по праздничной Москве.

А однажды, встретившись на очередных каникулах в Светловодске, даже поцеловались, стоя у Обелиска – памятника, который закладывали еще во время нашей учебы в школе. Я чувствовал ее мягкие податливые губы и солоноватые беззвучные слезы, но мы понимали, что то волшебное и необъяснимое прошлое, которое было между нами, уже не вернуть.

«Петя Кантропов»

В конце зимы нам должны были выдавать приписные свидетельства, так что все ребята, не поступившие в институт сразу после окончания школы, наверняка подлежали призыву в армию.

Городской военком, чувствуя себя хозяином положения, объявил, что на комиссию следует явиться со стрижкой под «ноль» или с самыми короткими волосами. Что означало это «с самыми короткими» мы не знали, и поэтому решили действовать наверняка.

В соседнем одиннадцатом у здоровенного и дурашливого парня по прозвищу «Петя Кантропов» (от питекантропа) оказалась машинка для стрижки волос, и он, по цене, так сказать, чисто символической – бутылка вина «Лидия» за две стриженные наши с Колей Семиным головы – обещал нас обслужить в лучшем виде.

Для начала он продемонстрировал свою стриженую голову, затем мы выпили для храбрости и за удачу. Технология стрижки была простая: между головой допризывника и машинкой помещалась толстая деревянная расческа, в результате чего волосы состригались не наголо, а оставалась короткая, как бы двухнедельная щетина.

Первая очередь была моя.

В зеркало смотреться мне не давали, и о результатах экзекуции я некоторое время мог судить только по ругательствам Пети, вспоминавших всех моих предков, наградивших меня редкой формы четырехугольной головой и дикому хохоту Кольки.

Наконец, с меня сдернули простыню, я глянул в зеркало и обмер: на меня вытаращенными глазами смотрела голова дегенерата, явно переболевшего оспой, потому что волосы на ней росли клочками, чередующимися с позорными белесыми проплешинами.

Мы с большим трудом уговорили Колю не сбежать от ожидавшего его изувера. Возвращались домой, нахлобучив поглубже шапки, ставшие вдруг непомерно большими. С порога я снял шапку и, насладившись произведенным впечатлением, произнес заранее приготовленную фазу:

– Во всяком случае, я всегда могу пойти в парикмахерскую и постричься наголо.

С ножницами в руке мама потащила меня в ванную, но за один раз исправить все огрехи не удалось.

Еще с неделю с возгласом:

– Ой, не могу! – она отхватывала у меня какой-нибудь лишний клочок волос.

Зато в школе мы купались в волнах успеха.

Ведь по нашим головам издалека было видно, что идут взрослые люди.

Золотая медаль

Вначале апреля, вернувшись с очередной областной олимпиады из Кировограда, я погрузился в странный водоворот событий, ход которых все ускорялся и происходил как будто совершенно независимо от моей воли.

Складывалось впечатление, будто все, что не успело случиться за мою школьную жизнь, обязательно должно было успеть произойти именно сейчас, и поэтому все менялось с калейдоскопической быстротой.

А в мае мною овладело какое-то необычное отупение, и все вокруг сделалось глубоко безразличным. Я даже в школу перестал ходить. Это происходило со мной впервые в жизни. Встречаясь с кем-нибудь из приятелей на знакомой тропинке, идущей вдоль крутого склона над морем, я не сворачивал, как обычно, в школьную калитку, а, не доходя метров сто до забора, с приятелем, а чаще один, заваливался в заросли пряной травы и тупо смотрел в бездонно-синее небо.

Нет, я нисколечко не страдал, ничто меня не беспокоило. Но я почти физически чувствовал, как беспомощно слабеют и рвутся бесчисленные нити, связывающие меня с такой привычной школьной жизнью, и, вообще, со всей здешней жизнью.