Оставив позади народ волновавшийся выбрались они к окраине самой, где застава Верхоглядская располагалась. Акулина бесновалась по-прежнему. Но Стенька, сидевший рядом, держал ее крепко.

– Погоди, погоди! – приговаривал он, – вот приедем до дому, ужо Афанасий Геронтич тебе покажет жисть сладкую. Правда, Егорша?

– А-то! – усмехался Егорша погоняя и без того резвых коней.

Скоро показался дом купца Афанасия – высоченная изба к коей были пристроены обширные, подстать избе, резные сени и амбар. Около избы сидело верхом на конях добрая дюжина всадников, по оружию дорогому и упряжи, то были княжеские ратники, коих купец Афанасий позвал на свадьбу поддержать честную кампанию, не забыв подарить кажному по шкуре соболя. На высоком крыльце стоял в раззолоченом кафтане и сапогах сам Афанасий, уткнув ручищи с необъятными кулаками себе в боки.

Поравнявшись с избой Егорша осадил коней и молвил с поклоном:

– Вот, хозяин, привезли тебе невестушку как было велено.

Посмотрел Афанасий на то как вырывается Акулина из рук холопских и довольно осклабился.

– А девка-то с норовом, будет кого уму-разуму поленом поучить.

Сидевшие на лошадях ратники заржали не хуже конского табуна, услыхав купеческую шутку.

– Ну да ладно, – сказал Афанасий, – Словом перемолвиться мы еще успеем. А сейчас, гости дорогие, пока не стемнело, поспешать надо в церквушку, что на лесной поляне под Киневом князь выстроил. Там и обвенчаемся, вдали от глаз людских, коих я терпеть не могу. А потом возвернемся к Вельямиру на двор княжеский да отпразднуем сие событие всем скопом. Ох и люблю-ж я покуражиться.

Со словами сиими Афанасий запрыгнул в телегу резную рядом с невестой и хлопнул по спине своего холопа.

– А ну, Егорша, вжарь по вороным что есть мочи! Гулять едем!

Холоп стеганул лошадей и они рванули с места. За телегой ратники пристроились. Свадебный поезд тронулся в путь. Афанасий наклонясь к Акулине, извивавшейся в руках Стеньки и, дыхнув ей в ухо перегаром, молвил:

– Что ты бесишься так, любушка ненаглядная? Али я не мил тебе, не красив, не знатен? Может я лицом не вышел?

И прильнул к щеке ее, раскрасневшейся от борьбы, своими губами слюнявыми. Рванулась Акулина, от оскорбленья великого силы у нее прибавилось, руку одну ослобонила, да как даст Афанасию в левый глаз, тот аж взвыл от боли.

– Ах ты стерва проклятая, – заорал купец, – Ну я тебе покажу как со мной разговаривать надо.

Схватил ее за обе руки, заломил их назад, так что косточки хрустнули, и связал веревкой, что в телеге валялась, Опосля чего столкнул тело Акулины себе под ноги. И залилась девица горючими слезами.

– Полежи вот так, охолони, покуда дурь из тебя не выйдет, невестушка.

Долго ли, коротко ли, ехали они по лесной дороге неизвестно, а только стало по-немногу смеркаться. Давно уже пора было показаться церквушке лесной, что на поляне одинокой таилась от глаз людских, а ее все не было. Деревья потянулись вдоль дороги высокие, да замшелые. Кое-где они вставали над Афанасием со товарищи лесными арками. Ехали они ехали, да кони вдруг спотыкаться стали, а ратники усталость почуяли. Меж тем, дороге конца-краю не видно. Да и стемнело почти совсем. Первые махонькие звездочки на небосводе показались. Выпил купец браги с ратниками и уже хотел было держать совет не сбились ли они с дороги, как вдруг услыхали они впереди себя конский топот. Кто-то скакал им навстречу. Решил Афанасий, что это Вельямир-князь послал за ними провожатого, да ошибился.

Меж тем топот все приближался и, наконец, показались из-за поворота дороги четверо рыцарей. Подъехали они поближе о остановились в десяти шагах. Как увидал их Афанасий – дара речи лишился. Не рыцари то были, а чудища невиданные. На всех были надеты брони черные, казавшиеся чернее ночи даже в наступивших сумерках. На плечах, локтях и коленях торчали из них во все стороны шипы вострые, что одним ударом могли пробить доспех вражеский. Попоны конские до земли стлались. Щиты массивные с изображеньями коваными, не то драконов, не то змей, в левой руке у каждого всадника имелись, а в правой держал воин каждый свое копье, особенное. Один – длинное узкое древко, что острым лезвием оканчивалось, с клинком сходным. Второй оружьем имел трезубец вида ужасного, опосля которого в теле рваные раны оставалися. Третий держал копье с наконечником в виде острого серебристого полумесяца, а копье четвертого рыцаря венчало массивное трехгранное острие. Шеломы у всех на головах были диковинные, таких в русской земле не делают, – в виде птиц и зверей ужасных с рогами и клыками острыми. Афоня таких никогда не видывал.