Марк заканчивает работу, и они выходят со двора. За всё это время к старухе никто не подошёл. Может быть, у неё никого уже не осталось, ведь кричала же она Марку, что он убил её сына и Марусеньку. Хотя её сын наверняка должен был быть призванным в армию. А может, он непригоден из-за плоскостопия или очков с толстыми линзами? А кто такая Марусенька, дочь или внучка? А может быть, люди в этом дворе рады, что избавились от крикливой сумасшедшей? У Марка много вопросов, на которые нет ответов.

Две женщины, оставив свои дела, с трудом тянут и волокут по земле тело старухи. Они останавливаются, чтобы передохнуть, и снова продолжают свою работу. Они выволакивают её за ворота и бросают прямо напротив калитки, не имея больше сил сдвинуть её ещё хотя бы на сантиметр. Ольга протягивает ему белоснежный носовой платок и говорит, чтобы он вытер лицо. Марк, плохо соображая, протягивает ей назад платок с пятнами крови. Ольга отрицательно качает головой, Марк спохватывается, оглядывается вокруг в поисках урны и, вспомнив, где он, бросает платок на мостовую. Люди продолжают кланяться им, а Марк старается не смотреть им в глаза. Он выбит из колеи, похоже, что Ольга тоже не в восторге от происходящего. Ганс и Беббер мило беседуют, идя чуть впереди них. Ольга хочет что-то сказать, но не решается, они так и идут молча. На одном углу женщина лет тридцати, страшно измождённая, качает на руках младенца. Она сидит на тротуаре, и младенец, видимо, мёртв. Но она никак не может с ним расстаться. Ещё двое детей дошкольного возраста сидят, вцепившись в её пальто. Люди проходят мимо, занятые своими делами, никто не подходит и не говорит ей, что сидеть на мостовой вредно, можно простудиться и простудить маленьких детей. А её саму это обстоятельство, судя по всему, нисколько не волнует.

На улице множество стариков с пейсами и в чёрных лапсердаках. Марк никогда в жизни не видел ничего подобного. Откуда их всех взяли? Из каких местечек собрали эти музейные экспонаты? Марк слышал когда-то, что после разрушения второго храма римлянами в Иерусалиме евреи одеваются так в знак скорби о разрушенной святыне. А ведь если было второе разрушение, то наверняка было и первое. Ни о первом, ни о втором Марк ничего не знал. Только когда храм отстроят вновь, они сменят траурную одежду на что-то другое. А сменят ли? Ведь вся еврейская жизнь – сплошной траур. Италия, где построены первые гетто для евреев, Испания, Португалия, старушка Англия, Германия, Австрия и вся Восточная Европа – есть ли место на этой земле, где евреи могли бы жить спокойно, не опасаясь погромов? Нет, значит, так и носить им траур до конца веков, потому что кто же им будет строить храм в месте, из которого они уже как шесть веков тому назад изгнаны? Они пытаются заново, везде, где селятся вновь, построить свой маленький храм, куда несут свои беды и горести, маленькие и большие радости, кладя всё это на алтарь того, чьё имя нельзя произносить лишний раз. И того, кто знает, для чего он наслал все эти испытания на свой маленький избранный народ. Конечно, ему там видней, ведь он знает, для чего всё это делает, но нам, нам-то, Всевышний наш, любимый наш, нам здесь что делать? Во славу твою храним мы верность заветам твоим, и молимся трижды в день, и не едим трефного (евреям нельзя есть свинину, некоторые виды рыб и смешивать мясное с молочным). Всё, как ты учил нас, о Создатель! Но почему не помогают нам молитвы наши и заветы твои? Разве не видишь ты с небес, как больно нам? Нас убивают везде, и скоро не останется у тебя паствы, а у гоев (не евреев) есть свои боги, им ты будешь не нужен. И кто тогда будет рассказывать тебе про свои дела и искать совета в твоих священных книгах? Кто зажжёт свечу перед наступлением шабата? Кто будет читать кадиш (поминальная молитва) и кто будет ждать мессию? Где ты найдёшь ещё таких верных слуг, которые ждут его две тысячи лет, переживая всевозможные гонения, и будут ждать ещё столько же, если будет тебе так угодно? Но чтобы ждали мы прихода его, оставь в живых хотя бы детей наших, чтобы они могли дать потомство, а то потомство ещё одно, чтобы было кому ждать милости твоей и посланца твоего ещё две тысячи лет. Ты не думай, Всевышний, любимый отец наш, мы не жалуемся, мы привыкли к судьбе, что ты нам уготовил. Мы не знаем, за что, и хотя постоянно спрашиваем у тебя, ни разу не снизошёл ты до ответа детям своим. Ой-вэй, тяжко нам, Господи, ой как тяжко. Неужели тебе доставляет удовольствие смотреть на страдания наши? Смотри, Господи, смотри, а наши глаза уже закрываются, и не сможем мы более созерцать тот прекрасный мир, который создал ты трудами своими, и славить тебя более не сможем. Прости нас, Господи, ибо грешны мы, сами не понимаем в чём, но тебе видней. Позволь нам принять долю нашу, ту, что уготовил ты детям своим. Благодарим тебя за всё, Господь бог наш, царь вселенной. Аминь!