Боже, что это было? Почему он на кровати в одежде и ботинках? Ого, пол ещё покачивается, хорошо же его вчера приложило, сколько он выпил? Ого, три рюмки вина, ну, считай стакан, да за восемь тостов по полста водочки, итого четыреста. На голодный студенческий желудок совсем неплохо. А что было вчера? Да, патефон он помнил, он пытался кого-то пригласить? Неужели он танцевал с Тамаркой? Вот это влип, а может нет, надо бы у Володьки Щеглова спросить. Он пьёт не пьянея, наверняка всё помнит. Так, что ещё было, ага, плохо ему было, это мы помним. Ночь. Улица. Фонарь. Аптека. Стоп, а Блок с ними не пил? Тогда отставить ночь! Улица и фонарь были. Аптека, да, неплохо бы сейчас аспиринчику, да только где в праздник аптеку открытую найдёшь. Голову под кран с холодной водой. Уф-ф! Вот тебе и на аспи-ринчике сэкономили.

В первый же день после окончания праздников, когда все студенты опять встретились за учёбой, только и было разговоров о том, кто и как отметил праздник. Слава богу, о себе Марк ничего такого, о чём не было бы известно, не узнал. Нет, с Тамаркой не он танцевал, уже хорошо, поди дай ей повод. А Ирочка ушла с празднования со старшекурсником. Был ли у него шанс увести Ирочку, да и куда бы он её повёл, не в будку же киномеханика такую красавицу вести! А после того, как он так отличился со своим фонтаном на улице, она на него и не глянет.

Последняя декада ноября, белые мухи кружат по городу, ударяются о стекло и уже не тают как раньше. Пора осеннее пальто менять на зимнее. Что, что случилось? Нет, не может быть! Как так, Ежова отстранили от занимаемой должности? Лично Сталин распорядился? Да не может быть! Товарищи, это провокация! Да, действительно, да, в газете написано. Ну, разумеется, газета врать не будет. Это же центральный партийный рупор. Вот тебе на! За перегибы и за невинно осужденных! Ого, так и Мишка же невинно осужденным может оказаться! И дядя Евсей тоже! Скорей бы его уже отпустили, тогда бы и гора с плеч. Гудит аудитория. Что же это получается, кому теперь верить, если в самом Кремле да на такой должности вредитель окопался. Да нет, в товарище Сталине только круглый идиот сомневаться может, это ж и ежу понятно. Хм, ежу уже, стало быть, и непонятно. Арестовали ежа, теперь колючки состригут, и быть ему колобком. Как по сусекам соскребали, так и расскребут, сожрут теперь Ежова. Да туда ему и дорога, раз враг!

Смерть! Смерть! Смерть! Смерть!

Их привели в это большое помещение, видимо, переоборудованное из какого-то складского. Тридцать шесть человек построенных в четыре ряда стояли под охраной четырёх солдат с ружьями наизготовку. Но, на самом деле, хватило бы и одного, даже без ружья, просто с каким-нибудь хлыстом в руках. Грязные и голодные люди, ещё какой-то месяц тому назад называвшиеся бойцами непобедимой Рабоче-Крестьянской Красной Армии, стояли перед настоящими победителями, вольными отнять их жизни в любой момент. Когда-то солдаты огромной страны, а сегодня разобщенная кучка людей, отчаянно борющихся за своё выживание. Общим, пожалуй, было только страшное чувство голода. Подкреплённое безысходностью, оно заставляло рыскать глазами по сторонам в поисках хоть крошки съестного, а ноздри жадно втягивать воздух в попытке уловить запах, напоминающий о еде. Страх – об этом чувстве можно было бы говорить бесконечно. Каждый бывший солдат непобедимой Красной армии, так внезапно и без особых военных усилий противоборствующей стороны ставший военнопленным, пребывал в постоянном состоянии страха. Все без исключения боялись любого приближающегося охранника или офицера, особенно, если он шёл в окружении группы солдат, они вполне могли начать очередную селекцию и поставить кого-то на краю расстрельного рва, который ежедневно на протяжении двух недель копали сами пленные под надзором охраны. Самые смелые или идейные до мозга костей, готовые не задумываясь отдать жизнь за Родину, партию и товарища Сталина, уже сделали это, а здесь, на этом открытом поле, огороженном колючкой в несколько рядов и с пулемётчиками по периметру, остались люди, обречённые своими бездарными командирами на попытку выжить. Бежать им было некуда, никто не знал наверняка, как далеко продвинулся фронт за те две с небольшим недели, которые они провели почти лёжа и сидя друг на друге из-за неимоверной тесноты. А даже и сбежав, пленный должен был прежде всего решить в каком направлении бежать. К тому же они совсем не понимали, куда их привезли в своих же родных и знакомых до боли теплушках, в которых ещё недавно они ехали разбить врага и возвратиться домой с победой. К тому же, советский солдат, попавший в плен, автоматически считался изменником Родины, а значит, по закону военного времени мог быть расстрелян без суда и следствия по приказу любого желторотого лейтенанта, возомнившего себя богом войны.