Депрессия похожа на плохую наркоту. Подсел плотно, лечение дорогое, самому слезть не получается, а просто так не проходит. Случаются просветления, в которых чего только не померещится — и жизнь прекрасна, и людей можно полюбить, и прилив сил такой, что мама не горюй. А потом отпускает, только отхватишь любой триггер, напоминающий о причинах. Это может быть что угодно, на самом деле — песня, запах, фраза, взгляд. То, что случайно врезалось в память и превратилось в ядовитое воспоминание, бесконечно отравляющее существование. Один толчок — и ты снова Там, на самом дне и не приведи Господь, чтобы с него постучали.    

Иногда он думал о том, что всё это надуманное и стоит лишь пересилить себя и всё будет в порядке. И никакая это не депрессия, и даже не невроз — просто прошлое не желает отпускать, въедается, бьёт под дых. Депрессия — это болезнь, а он нормальный. Уверенность в этом держалась до ближайшей истерики, либо до провала. Были перезагрузки, а были тихие мысли в одиночестве, размытая комната и ком в горле, который ни сглотнуть, ни выплюнуть.  

— Не хочу... — растягивая гласные, прошептал Николас, сжимая волосы на голове. — Не надо...      

Его никто не спрашивает. Нужно поднять задницу и продолжать существовать, социализироваться...  А сейчас нужно было взять себя в руки и срочно успокоится. Хуже, чем тогда, уже не будет. 

Дожили — ему пытается помочь демон. Существо, в которое Ник не особо то и верил до этого. И так искренне причём, зараза! А в глазах у демона — ребяческое непонимание происходящего, обида и сострадание. Николас ненавидел, когда его жалели. Даже три года назад, когда мать сподобилась на настоящую поддержку и пыталась убедить, что всё будет хорошо, он ненавидел её голос. Шизофрения... парень нервно усмехнулся, психанул, схватив телефон с наушниками и выскочил в вечернюю улицу, натягивая ветровку.    

Нужно было дышать полной грудью, идти куда-то, бежать, стремиться и продолжать обманывать себя. Лишь бы не превратиться в того-самого-подростка, который, без всякой романтизации, заставляет проживать себя каждый день. Не упасть, а продолжать бороться за бессмысленные идеалы, призрачные мечты. Не важно стоит ли оно того, не важно, с каким дерьмом придётся разгребаться будущему Николасу Бэкорду, но сейчас единственной целью сознания был бег. От чего — не понятно. Ник предполагал, что от себя самого. 

Он уже был на полпути обратно, даже слегка отошедший от встряски, когда музыка заглохла и зазвонил телефон. Ник принял звонок не глядя.   

— Да?   

— Привет, — сквозь женский голос пробивались всхлипы. — Не мешаю?    

Лучше бы он не брал трубку.    

Николас застыл как вкопанный, сжимая трубку побелевшими костяшками, да и сам сделался похожим на полотно. Смотрел остекленевшими глазами перед собой, а в груди разгоралось немыслимое пламя. Ноги налились слабостью.    

— А что? — пришлось из себя выдавливать раскалёнными щипцами. Сказать было проще, чем сбросить, а ведь так хотелось!   

— П-помнишь... Ты когда-то сказал, что я могу позвонить тебе всегда? — прерывистый, механический выдох. — Помнишь?    

Стены трещали по швам, огромные глыбы с жутким грохотом падали прямо ему под ноги. Ник вцепился в телефон точно спасательный круг. Не мог больше сказать ни слова и даже не понимал, как это делать — говорить. Сердце пропустило удар, потом забилось часто-часто. Стало жарко.    

— Ник?..   

— Какого чёрта ты вернулась?! — наконец выпалило одно из орудий. — Недостаточно испортила мне жизнь?! Поплачься Эррону Гриффиту, стерва!   

А затем всё-таки смог нажать на красную кнопку, но ещё долго смотрел в историю вызовов, буравив взглядом незнакомый номер. Что с ней? Почему другой номер? Почему ему? Ведь голос у неё был такой... дрожащий, отчаянный, нуждающийся. Ник знал этот голос, знал, что ей сейчас максимально дерьмово и не мог понять, что испытывает. Радость? Желание перезвонить? Страх?