За нами следовало еще несколько машин; мы задерживали движение.

– Дон… – Я надеялась, что муж опомнится и двинется дальше, но он меня не слушал. Стоявший за нами белый грузовик попытался протиснуться мимо.

– Знаешь, что сказал мне вчера Алан Томас?

Алан был новым агентом Дона и советовал ему уйти из «Сансета» на вольные хлеба. В то время все больше актеров решались сами управлять своей судьбой. Дон нервничал, дергался и не знал, что делать. Он постоянно твердил, что одной картиной заработал больше, чем его родители всей своей карьерой.

Берегись мужчин, которым есть что доказывать.

– В городе все спрашивают, почему ты осталась Эвелин Хьюго.

– Я сменила имя совершенно законно. Что ты имеешь в виду?

– На афише. Там должно быть «Дон и Эвелин Адлеры». Так все говорят.

– Кто говорит?

– Люди.

– Какие люди?

– Они думают, что хозяин в доме ты.

Я покачала головой.

– Не говори глупости.

Объехать нас попыталась еще одна машина, и я уже представляла, что вот сейчас нас с Доном узнают, а потом в журнале «Sub Rosa» целая страница будет посвящена любимой паре Голливуда, на которой нас изобразят вцепившимися друг другу в горло под язвительным заголовком.

Наверное, что-то такое мелькнуло в голове у Дона, потому что он повернул ключ, и мы тронулись. Когда мы въехали на автостоянку, я посмотрела на часы и сказала:

– Поверить не могу, мы опоздали на сорок пять минут.

А Дон добавил:

– Ну, мы же Адлеры, нам можно.

Мне это совершенно не понравилось. Дождавшись, когда мы остались в трейлере вдвоем, я сказала:

– Когда ты так говоришь, дерьмом начинает попахивать. Иногда, если рядом люди и тебя могут услышать, бывает лучше помолчать.

Он как раз снимал пиджак. В любой момент могли прийти костюмеры. Мне надо было просто уйти в свой трейлер и оставить его в покое.

– Думаю, у тебя сложилось неверное впечатление, – возразил Дон.

– Это как же так?

– Мы не равны, любимая, – заявил он мне в лицо. – И мне жаль, что я позволил тебе забыть это.

Я не нашлась, что ответить.

– Думаю, это твой последний фильм. Тебе пора подумать о детях.

Карьера складывалась не так, как хотелось бы, и Дон решил, что если ему не суждено стать самой большой знаменитостью в семье, то он не позволит сделать это мне.

Я посмотрела на него.

– Нет. И заруби это себе на носу.

И тогда он ударил меня по лицу. Резко, сильно, больно.

Я даже не поняла, как это случилось. Щека полыхнула от удара, а я не могла поверить, что меня ударили.

Если вас никогда не били по лицу, то позвольте сказать вам кое-что – это унизительно. Прежде всего потому, что к глазам подступают слезы, независимо от того, плачете вы или нет. Шок и сила удара стимулируют слезные протоки.

Получить оплеуху и выглядеть при этом стоиком – невозможно. В ваших силах только сохранить достоинство, не сдвинуться с места, и пусть лицо горит, а под глазом расцветает синяк.

Это я и сделала. Ведь меня уже бил отец.

Я потрогала скулу и почувствовала, как горит под ладонью кожа.

В дверь постучал помощник режиссера.

– Мистер Адлер, мисс Хьюго с вами?

Дон ответить не смог.

– Одну минутку, Бобби, – сказала я и с гордостью обнаружила, что голос звучит естественно, без малейшего напряжения и уверенно. Как у женщины, на которую никто и никогда не поднимал руку.

Я не могла посмотреться в зеркало. Дон стоял спиной к нему и загораживал собой.

– Заметно? – спросила я.

Дон едва смог взглянуть на меня, после чего молча кивнул. Он походил на оробевшего мальчишку, который только и ждет, что я сейчас спрошу, не он ли разбил у соседей окно.

– Выйди и скажи, что у меня женские проблемы. Он смутится и расспрашивать не станет. Потом скажи своей костюмерше, чтобы ждала тебя в моей комнате. И пусть Бобби скажет моей, чтобы пришла сюда через полчаса.