– Да, устроит. – Я режу помидорки и поливаю их оливковым маслом.

– Хотела убедиться, что ты не возражаешь. И не надо…

– Знаю, мам, – перебиваю я. – Понимаю. Спасибо, что приедешь. Будет здорово.

Здорово может и не быть. Но будет хорошо. Это как пойти на вечеринку после не самого лучшего дня. Знаешь, что не хочешь, и понимаешь, что не пойти нельзя. Пусть даже не повеселишься, но уйти из дома бывает полезно.

– Ты получила мою посылку? – спрашивает она.

– Какую посылку?

– С папиными фотографиями?

– Нет, не получила.

Мы обе молчим, потом мама раздраженно произносит:

– Господи, я все жду, когда ты что-то скажешь, но и у моего терпения есть границы. Как у тебя идет с Эвелин Хьюго? Я умираю от любопытства, а ты ничего не говоришь!

Я наливаю пеллегрино и говорю, что Эвелин и откровенна, и в то же время ее трудно понять. Потом сообщаю, что свою историю она решила отдать мне, а не «Виван». Она хочет, чтобы я написала книгу.

– Что-то я запуталась. Она хочет, чтобы ты написала ее биографию?

– Да. Это, конечно, интересно и заманчиво, но в этом есть что-то странное. Думаю, она с самого начала не собиралась иметь дела с журналом. Думаю, она… – Я сама не знаю, что именно пытаюсь сказать.

– Что?

– Мне кажется, – медленно говорю я, – она использовала «Виван», чтобы заполучить меня. Не знаю… не уверена, но Эвелин очень расчетливая. Она что-то затеяла. Что?

– А я и не удивляюсь, что ей нужна ты. Ты талантливая, умная…

Я закатываю глаза – мама такая предсказуемая, но мне все равно приятно.

– Не знаю, мам. Но тут есть что-то еще. Я уверена.

– Звучит как-то зловеще.

– Пожалуй.

– Мне уже начинать беспокоиться? То есть тебя это беспокоит?

– Я как-то об этом не задумывалась, но раз уж ты так ставишь вопрос, то нет. Я не столько обеспокоена, сколько заинтригована.

– Что ж, в таком случае обязательно поделись всем со своей матерью. Я рожала тебя двадцать два часа и заслужила это.

Я смеюсь, и получается немного по-стариковски.

– Ладно. Обещаю.

– О’кей, – говорит Эвелин. – Мы готовы?

Она на своем месте, я – на своем, за столом. Грейс принесла поднос с черничными маффинами, две белые чашки, кофейник и сливочник из нержавейки. Я встаю, наливаю себе кофе, добавляю сливки и возвращаюсь к столу.

– Да, готовы. Поехали. Что было дальше?

«Маленькие женщины» стали для меня той самой морковкой, которую вешают перед носом осла. Едва я стала «Эвелин Хьюго, Юной Блондинкой», как «Сансет» представил список из самых разных фильмов, в которых они планировали мое участие. В основном это были тупые сентиментальные комедии.

Я согласилась по двум причинам. Во-первых, ничего другого мне не оставалось, потому что все карты были у них. А во-вторых, потому что моя звезда восходила быстро.

Первым таким фильмом, в котором я получила звездную роль, стал «Отец и дочь». Его сняли в 1956-м. Роль моего овдовевшего отца исполнил Эд Бейкер. По сюжету мы с ним одновременно влюблялись в разных людей. Он – в свою секретаршу, я – в его ученика.

Тогда же Гарри принялся активно подталкивать меня к партнерству с Бриком Томасом.

Звездой и кумиром молодежи он стал еще в юном возрасте и тогда же вообразил себя новоявленным мессией. Даже стоя рядом с Бриком, я ощущала исходящие от него волны самолюбования.

Встретились мы одним пятничным вечером в компании Гарри и Гвендолин Питерс неподалеку от ресторана «У Чейзена». Гвен подобрала для меня платье, чулки и туфельки на высоком каблуке и сделала модную прическу. Брик явился в брюках-дангари и футболке, и Гвен нашла для него симпатичный костюм. К месту встречи все поехали на новеньком малиновом «Кадиллаке» Гарри.