Лиетт кивнула.

– Я приложу усилия и…

– Приложишь, – отрезала я. – Или останешься, мать твою, тут.

Она с трудом сглотнула.

– Да.

Позже придумаю, как отправить ее подальше от всей этой грязи назад к безопасности, решила я про себя. Как только будет минутка поразмыслить, соображу, как уговорить ее вернуться в этот прелестный городок, пока я буду все портить в одиночку. Пока что эта самая минутка уже случилась, и в тот момент я была вынуждена с Лиетт согласиться. Она и правда была мне нужна. И время стремительно утекало.

Особенно когда Лиетт не приняла протянутую ей руку.

– В чем дело?

– Не могла бы ты… – Лиетт, поежившись, указала на револьвер, – …убрать?

– Он очень скоро мне понадобится.

– Знаю, просто… – Она вздрогнула, отвела взгляд. – Все время кажется, будто оно на меня смотрит.

Я закатила глаза. Времени спорить не было. Я сняла Какофонию с пояса, убрала в седельную сумку. Ему это не слишком понравилось. Ладонь не прекратило жечь, даже когда я его отпустила; ощущая жар сквозь кобуру и ткань сумки, я подняла Лиетт в седло. Она обхватила мою талию руками.

Немного нечестно, мне кажется.

Если бы он знал, сколько крови мы прольем в тот день в Старковой Блажи, ему наверняка было бы плевать, как он туда добрался.

Когда я подъехала к Старковой Блажи верхом на птице, небеса были пронзительно-голубыми и ясными, а полуденное солнце сияло так, словно его свет лился лишь для меня одной.

Что стало первым признаком – совсем херово дело.

Скажи, тебе доводилось лицезреть битву? Не грызню между разными лагерями Шрама, а полноценное сражение? Мне – нет. И, надеюсь, никогда не придется, если они хоть немного похожи на картину, которую я там обнаружила.

Ее называли Рог Лита, развалину-башню, что с незапамятных времен возвышалась над ветхими казармами. Кучка паршивых построек на камнях в глубокой жопе пустыни, на которую обычно всем было насрать с высокой крыши. Но оттуда открывался обзор на тракт между двумя крупнейшими фригольдами Шрама, и люди вдруг решили, что за нее стоит сложить головы.

Двадцать батальонов Революции атаковали имперский форт, насчитывавший тринадцать магов и несколько солдат-нолей, как мне сказали. Не знаю, что между ними произошло, – я-то никогда не могла придумать стратегию сложнее, чем «стрелять, пока не сдохнет на хер», – но увидела, что осталось после боя.

В небе было столько птиц, что, казалось, наступила ночь. Падальщики внизу, распухшие от сожранной мертвечины, валились с ног на радость еще голодным собратьям. Сама земля, как будто ожившая, кишела визжащим месивом из перьев и крови. Даже не подойти – набросятся сворой. Ноль или маг, им-то до задницы.

В Уэйлессе голуби переносят послания от одного форта к другому. В Катаме в прелестных домиках павлины поют дивные песенки для миловидных девчушек. А вот в Шраме нет никого столь полезного или очаровательного. Птицы здесь заняты тем же, что и остальные, – выживают за счет других.

Ты наверняка думаешь, что чистое небо – это добрый знак?

Есть три вещи, в которые никто из Шрама не верит: добрые знаки, безвозмездные подачки и правосудие.

Когда я добралась до окраины города, похолодало. В тени домов – высоких, из твердой древесины, на каменных фундаментах, типичных для этого уголка Шрама, где зима особенно сурова, – тепло солнца ускользнуло. Словно, увидев случившееся, решило, что больше не хочет здесь оставаться.

Его можно было понять.

– Мы на месте, – произнесла я – с некоторым трудом, ведь кое-чьи руки стискивали мне ребра буквально до хруста.

Лиетт подняла на меня взгляд. Судя по ее глазам, последний раз она моргнула, когда мы только выдвинулись. Лиетт с трудом расцепила хрустнувшие пальцы и соскользнула на землю. Выдернула из волос грязное перо, посмотрела на него, потом на меня. Я пожала плечами.