– Джеки! Где Одри?

Задыхаясь, Ева стояла в дверях своей квартиры. Она пробежала взглядом по яркому, эклектичному пространству. Ее индонезийские (купленные в HomeGoods) подушки и ковры лежали на раз и навсегда заведенных местах. Ни одна книга не покосилась на полках в библиотеке, занимавшей все пространство от одной стены до другой за фиолетовым гардеробом, который она купила, когда распродавали обстановку после смерти Принса. Ее дом в Парк-Слоуп, вдохновленный картинками с Pinterest, был именно таким, каким она его оставила.

Парк-Слоуп был бруклинским хипповым районом, густо подправленным состоятельными семьями либералов. Большинство пар завели детей, когда им было за тридцать, сделав карьеру в новых медиа, рекламе, издательском деле или, как в одном известном Еве случае, в написании песен для мультфильма «Холодное сердце». В основном здесь жили белые, однако район казался многоликим благодаря однополым родителям и детям от смешанных браков (преимущественно азиатско-еврейским, чернокоже-еврейским или азиатско-черным).

Ева и Одри выделялись тем, что а) Ева была на десять лет моложе прочих мам; б) она была не замужем; в) у Одри была черная мать и черный отец (а не еврей или вьетнамец). И место отца не заняла женщина.

– О, привет.

Джеки, няня, прохлаждалась на диване, положив ноги на пуфик в стиле бохо.

– Джеки, я работала! Я примчалась сюда с Таймс-сквер!

– Пешком? – Джеки, студентка богословского факультета Колумбийского университета, все понимала очень буквально. Ева уставилась на нее.

– Одри в своей комнате с другими детьми. Сидят в Snapchat.

Ева зажмурила глаза и сжала кулаки.

– Одри Зора Тони Мерси-Мур!

Из спальни Одри, расположенной недалеко, донеслось бормотание. Потом грохот. Хихиканье. Наконец Одри распахнула дверь и с виноватой ухмылкой выскользнула наружу.

В двенадцать лет Одри была ростом с Еву, с ее ямочками, кудряшками и насыщенным ореховым цветом лица. Но стиль она копировала у Уиллоу Смит[13] и Яры Шахиди[14], отсюда и две космические булочки на голове, топик в цветочек и кроссовки Fila. Со своими ресницами длиной в милю и неказистой фигурой она выглядела как Бэмби на своем первом фестивале «Коачелла»[15].

Одри галопом подскочила к матери и крепко ее обняла.

– Мамочка! Это мои джинсы? Смотрятся очень мило.

Произносится «Мииии» и никакого «ло».

Ева вырвалась из объятий Одри.

– Разве я говорила, что ты можешь привести домой всю команду клуба дебатов?

– Но… мы просто…

– Думаешь, я не знаю, что ты делаешь? – Ева понизила голос. – Ты взяла с них деньги?

Одри прыснула.

– Ты. Взяла. С них. Деньги.

– ЭТО НАТУРАЛЬНЫЙ ОБМЕН, МАМА! Я оказываю консультационные услуги, а они мне платят! Все в школе обожают мои лечебные сеансы в Snapchat. Именно я вылечила Делайлу от страха перед междугородними рейсами, помнишь? Я – легенда.

– Ты ребенок. И если толком не проснулась, вместо «завтрак» произносишь «затрак».

Одри застонала.

– Слушай, когда я стану знаменитым психотерапевтом и буду зарабатывать несколько миллионов в год, мы с тобой посмеемся над этим днем, попивая жемчужный чай.

– Я же велела тебе прекратить эти сеансы, – прошипела Ева. – Я не для того отправила тебя в модную частную школу, чтобы ты выманивала у белых детей деньги, которые им дают на обед.

– Возмещение ущерба, – сказала Джеки с дивана.

Ева подскочила. Она совсем забыла, что няня рядом. Почувствовав, что ей можно удалиться, Джеки выскочила за дверь под убийственным взглядом Одри.

Повернувшись к матери, девочка сказала: