Василий Иванович не смог сдержать то ли стона, то ли всхлипа на вдохе, его крупные плечи затряслись, будто от кашля: «Боже мой, кровь ведь моя, как я тебя любил, белоголового… И куда, куда всё девалось? Одна ненависть и злоба остались. Не хватило бы денег на такой расклад, нет!! – Почти прокричал забытый всеми отец и дед. – В конце-то концов, ты живёшь в моей квартире, – мысленно обратился он к младшему сыну. – Я понимаю: тоже двоих растишь… Но я-то нигде оказался? В семьдесят с гаком – торчу на садовом участке. Прости меня Анфиса, царствие тебе небесное, но хорошо, что не увидела всё это. А я – не бабка: постирай, поняньчись, сготовь, накорми малышей… Значит, никому не нужен? Вот дарственную не оформил, не отдал тебе дачу. А куда бы пошёл тогда? В канализационный люк, бомжевать? Господибожемой, страшно-то как. Ведь я – известный учёный, публицист. Старший сын тихо и незаметно ушёл и младшего потерял…»

– Есть, кто живой? – Во внутренней калитке дачного забора, распахнутой настежь, стоял высокий, статный мужчина лет тридцати с небольшим. – Не помешал? Можно к вам, «для познакомиться»?

– Да… Простите, задумался, – не сразу среагировав, заговорил пенсионер поставленным голосом профессионального преподавателя. Тяжело приподнявшись из глубокого и мягкого кресла, сказал:

– Василий Иванович Лихачёв, профессор, публицист. Рад знакомству… А мы уже с вашим сыном поговорили.

– Он мне рассказал, когда спать его укладывал… Пусть часок отдохнёт с дороги, притомился. А меня Евгений Витальевич Серенко зовут, можно просто Евгений или Женя. Майор неких органов по охране особо важных лиц…

– Бывшая девятка КГБ, что ли? – Блеснул осведомлённостью Василий Иванович.

– Точно… Только сейчас по – другому называется. Но я не об этом. В обед вроде бы рановато, – сосед вынул из-за спины бутылку коньяка с яркой этикеткой, видно, что дорогого, марочного. – С другой стороны, сегодня же суббота, выходной, дача… Да и кому какое дело, чем мы тут занимаемся? Как, Василий Иваныч, по рюмочке, за знакомство?

– Тогда присаживайтесь, будьте терпеливы, молодой человек: схожу за фужерами и бутерброды сделаю. – Василий Иванович отодвинул от стола кресло, поднялся, оперевшись на протянутую Евгением руку, поправил полы бархатного стёганого халата вишнёвого цвета и прошёл в дом. Через пять-семь минут, выйдя в японском спортивном костюме серого цвета, с подносом в руках, он увидел майора, спящего в мягком кресле-шезлонге. «Познакомились, – рассмеялся пенсионер. – Я как-то расслабляюще действую на молодёжь: после Филипка и отец уснул»

Василий Иванович хотел достать ноутбук, немного поработать, но в последний момент передумал, снова уселся к столу, взял в руки бутылку и прочитал на этикетке известную французскую марку. Настолько известную, что невольно хмыкнул: «Ни себе хрена! Скромные военнослужащие… И как он попал на дачу соседа, – подумал он, – полковника внутренних войск? Друг сына? Но Веня погиб почти пять лет назад, а его отец как-то сразу сдал, не смог оклематься, вышел в отставку, по два-три раза в году лежит в военном госпитале. Последнее время вообще не приезжает. За десять лет я ни разу не видел здесь майора, тем более, с Филипком. Господибожемой, какая разница: каждая семья несчастна по-своему… Может, и у них что-то произошло? Почему без жены приехал, почему мальчик ни слова не сказал о маме? Сто этих почему»

Василий Иванович аккуратно и довольно умело вынул пробку из бутылки, понюхал горлышко, улыбнулся чему-то своему и налил в пузатый фужер на два пальца высотой искрящейся коричневато-желтой жидкости. Тонкий аромат коньяка будто встряхнул майора: он открыл глаза, поднял голову.