Цвет Камня был красно бурый, но светлее цвета красной свеклы. Поверхность, когда то обращённая кверху, к небу, застыла в нём как бы волнами. Эта волнистая, слегка шероховатая на ощупь поверхность искусственного чудесного минерала завораживала меня своим видом. Я казался сам себе волшебником. Хм, подобный восторг я иногда испытывал лишь в присутствии Марии!

Камень был тяжёлым, а эта поверхность казалась несуществующе невесомой, она как бы жила своей жизнью.

– Налюбовался? – спросил Пьер, и забрал у меня «философское яйцо».

Он положил его обратно на стол, подошёл к полкам с разными причудливыми штуками, взял с одной из них какой-то предмет, похожий на барабан, но с ручкой. Я догадался, что это мельница. Пьер положил аккуратно камень внутрь барабана и начал с усилием его вращать.

Я вытаращил глаза! Я думал, что сейчас раздастся дикий скрежет, но ничего подобного не произошло. Звук был, но какой-то мягкий, с лёгким похрустыванием. Однако было видно, что крутить ручку мельницы Пьеру было тяжело, и вскоре Пьер передал её мне:

– Потренируйся, друг мой!

Я начал вращать ручку барабана, слегка прижимая камень широкой скалочкой, которая была у меня в другой руке. Пьер держал мельницу обеими руками, чтобы она не улетела прочь со стола.

Крутить, в действительности, было очень трудно. Камень, хотя и истирался, но очень медленно; тёрка была мелкая и частая. Я довольно долго крутил ручку, моя правая рука совсем онемела, когда, наконец, Пьер, провозгласил:

– Всё, хватит крутить, прекращай!

Я остановил барабан, а Пьер достал изнутри камень, вернее, то, что от него осталось, – небольшой кусочек и спрятал его в карман, заявив мне:

– Это на всякий случай! Всегда нужно иметь при себе маленький запасик!

Затем он взял большую и широкую глиняную тарелку, и начал вытряхивать оттуда полученный нами порошок.

Потом принёс всё с той же полки аккуратную щётку с мягкой щетиной и собрал ей весь полученный порошок проекции Бога в кучу.

– Ну, вот и всё, Виктор, осталось получить твоё долгожданное золото. На это уйдёт всего лишь неделя. Приходи через пару дней. Нам надо немного отдохнуть.

* * *

Следующие два дня я посвятил отдыху, как и советовал Пьер, и не появлялся не только у де Ариасов, но и в университете, сказавшись новому декану нездоровым, что, отчасти было правдиво.

После моего последнего объяснения с милой Марией, я мгновенно забыл обо всех иных женщинах, с которыми я когда-либо встречался и делил с ними ложе страсти и прелести земной любви. Все мои прежние мысли мгновенно истаяли, убежали прочь, как будто их никогда и не было. Все эти мои опыты оказались в тумане забвения прошлого и даже представлялись, чьими то чужими, мне не принадлежащими.

Чудно устроил Бог человеческую память! Сейчас в моём сердце живёт только Мария, и она в нём поселилась навечно, до самой смерти. Забегая вперёд, скажу, что я был прав по поводу смерти, но никак не по поводу вечности.… Почему? У человечества много магистров философско-богословских наук, пусть судят они, никогда не любившие ничего в своей жизни, кроме собственных умозрений. Я же более практик, чем теоретик, посему часто вспоминаю стихи одного замечательного философа, к тому же поэта: «Суха теория мой друг, а древо жизни пышно зеленеет!».

Ну, это я так, к слову.

А пока передо мной стоял только образ Марии в её любимом иссиня-тёмном платье и с распущенными волосами, чуть ли не касавшимися колен, с глазами, заполненными, казалось, любовью всего мира; не той любви мгновения, которую так жаждет любая человеческая плоть, а той любовью понимания и прощения, которая присуща самой вселенной, самой Божьей Матери. В её глазах было вечное терпение, терпение ожидания настоящей матери, хотя она пока ей и не стала. Она была Девой в том высшем смысле, какой великие поэты всех времён вкладывают в понятие Вечной Женственности.