– Чиппи?! А пел кто?

– Я и пела. Понравилось?

– Спрашиваешь! Так ты сирена?!

– Ну да. Я еще и флейтистка.

– Не, мне песня и так понравилась, без флейты. Споешь еще?

– Конечно. И сыграю. На твоей флейте. Вижу, она уже готова.

– Одновременно?! Будешь петь и сосать… играть то есть?!

– Ну да. Вот, смотри.

Девушка приблизилась к мачте, сложила крылья, опустилась на колени и подняла край его хитона. Музыка зазвучала вновь, ритм совпадал с движением головы Chipmunk, Михаил застонал от наслаждения, напряг мышцы – канат держал его крепко. Вот черт, а ну и мы попробуем. Как это тут работает. Он подумал о свободе, о птице, канат разорвался сам собой и упал вниз, он подался вперед, ощутил трепетание за спиной, взмахнул крыльями, подхватил девушку и поднялся над палубой.

– Я лечу! Я могу летать!

– Конечно, можешь. Ты еще много можешь, просто не знаешь об этом.

Песня продолжала звучать, Михаил поднялся еще выше, он наслаждался свободой движения, выделывал замысловатые пируэты в воздухе, потом поймал девушку за ногу, подтянул к себе, приник к ней губами, вертел ее, целовал, прижал к себе и вошел в нее. Это было совершенно по-другому, он стремительно поднимался, замирал на мгновенье, падал вниз, нанизывая Chipmunk на себя, отпускал ее, снова ловил, пока они одновременно не выгнули спины, удерживаясь только ногами, затем отпустили и ноги, развернулись и сложились валетом; вспышка в его мозгу закрыла все, он расслабил руки и ноги и стал падать.

Михаил лежал на ковре в своей комнате и обалдело вертел головой, потом перевернулся, поднялся на четвереньки и пополз в кухню. Дым вирджинского табака вошел в него волшебным бальзамом, немного успокоил и добавил послевкусия к ощущению абсолютной удовлетворенности. Ох ты, бл*дь, и въехал, Майкл. Угомонись, Икар, а то помнишь, что было. Завязывай. Очнешься в следующий раз за плинтусом. Голова отдельно, перья отдельно.

«Корона» легла на лоб как к себе домой.

– Чиппи?

– Ты живой?

– Пока еще да. Обалдел немного.

– Ты так внезапно пропадаешь.

– Я даже не знаю, как это происходит.

– Ты снимаешь «Корону» с головы.

– Понял. Так мы были птицы? Или ангелы?

– Для ангела ты слишком хорошо языком работаешь.

– Да и ты флейтистка хоть куда!

– Нууу… во многом это зависит от инструмента.

– Не, ну есть же виртуозы.

– Это комплимент?

– Ну да. Тебе.

– Спасибо.

– Зайдешь? А то я тебя не вижу.

– Ладно.

Они сидели в креслах во внутреннем дворике. Стол был уставлен блюдами и кувшинами. Пахло вкусно.

– Давай поедим, может? Сил добавим.

– Давай. Но силы твои – в голове, а не в желудке. А чего бы ты хотел?

– Мяса. Сочного. Острого. И крааамсать его кинжалом, и запивать красным вином, и чтоб сок тек по подбородку. И видеть отсветы горящего павшего города. Слышать стенания жен поверженных героев, предчувствующих свою долю. А ты?

– А я хочу вернуться в Спарту, забыть Париса. Просто отдохнуть. Хочу сладкого. Манго подойдет. Яблок больше не хочу.

– И сладкого вина? Мальвазии.

– Можно. Только много не наливай.

– Ладно.

– Расскажи мне что-нибудь. Про Грецию. Только не про Трою.

– Про Грецию? Про богов?

– Про любовь.

– Нууу… так… струнная музычка… лиры там… слушай про богов-любовь.

Перед глазами Михаила возникла страница давно читанной книги Куна: «У царя богатого финикийского города Сидона, Агенора, было три сына и дочь, прекрасная, как бессмертная богиня. Звали эту юную красавицу Европа. Приснился однажды сон дочери Агенора. Она увидела, как Азия и тот материк, что отделен от Азии морем, в виде двух женщин боролись за нее. Каждая женщина хотела обладать Европой. Побеждена была Азия, и ей, воспитавшей и вскормившей Европу, пришлось уступить ее другой. В страхе Европа проснулась, не могла она понять значения этого сна. Смиренно стала молить юная дочь Агенора, чтобы отвратили от нее боги несчастье, если сон грозит им. Затем, одевшись в пурпурные одежды, затканные золотом, пошла она со своими подругами на зеленый, покрытый цветами луг, к берегу моря. Там, резвясь, собирали сидонские девы цветы в свои золотые корзины. Сама же дочь Агенора, блистая красой своей среди подруг, подобно Афродите, окруженной харитами, собирала в свою золотую корзиночку алые розы. Набрав цветов, девы стали со смехом водить веселый хоровод. Их молодые голоса далеко разносились по цветущему лугу и по лазурному морю, заглушая его тихий ласковый плеск.