Все, в чем обнаруживается для чувств творческая способность, приковывает внимание эпохи. Только ею она в конце концов интересуется.

«Мона Лиза», она же «Джоконда»; полное название – «Портрет госпожи Лизы дель Джокондо» – картина Леонардо да Винчи, находящаяся в Лувре, одно из самых известных произведений живописи в мире, которое, как считается, является портретом Лизы Герардини, супруги торговца шелком из Флоренции Франческо дель Джокондо, написанным около 1503–1505 года

Чувственность становится, таким образом, единственным явлением, соответствующим природе. Она, так сказать, единственная категория познания, допускаемая разумом, логикой. Вне ее люди Ренессанса не могли себе представлять вещи. Она – единственный разум эпохи. Конечно, это положение не было сознательным актом, программой, которую защищали и осуществляли. Но чего бы ни касалась эпоха, что бы она ни создавала – во всем чувственность звучит как непременный и явственный аккомпанемент. А так как способность к творчеству составляет самую суть жизненного процесса, то этим объясняется и та тайна, что все продукты революционной эпохи носят печать вечной ценности. Все, что дышит истинной жизнью, бессмертно, непроходяще. И эта бессмертность тем выше, чем больше была сумма чувственной энергии, насыщавшей время зарождения этих созданий.

Само собой понятно, что и все духовные рефлексы эпохи Ренессанса должны быть насыщены чувственностью. Так оно и было на самом деле. Показать, как эта всеобщая чувственная тенденция отражалась во взглядах на физическую красоту, – такова задача этой главы.

Каждая эпоха, каждое общество кристаллизуют свою сущность в идеологиях, и притом во всех духовных откровениях. Они идеологически выражают себя в философии, в науке, в системах права, в литературе, в искусстве, в правилах поведения, а также в своих представлениях о телесной красоте, провозглашая известные законы красоты, конструируя таким образом тип, который они считают идеалом. Так как все идеологии эпохи зависят от ее сущности – ибо идеологии не что иное, как другое выражение для особых жизненных законов и жизненных интересов эпохи в их главной тенденции, – то они тем величественнее и смелее, чем грандиознее победа человечества, воплощающаяся в данной эпохе, и чем разнообразнее и многочисленнее открытые этой победой возможности. Все идеологии, созданные Ренессансом, должны были поэтому дышать величием. Свое выражение это величие нашло в художественном изображении человека, а последнее было лишь отражением общих представлений о человеческом теле.

В этой области Ренессанс сызнова открыл человека в его физическом проявлении. В аскетическом мировоззрении, не связанном с какой-нибудь определенной территорией, а охватывавшем всю домену католической церкви, тело играло роль лишь мимолетной и преходящей оболочки бессмертной души. Так как средневековое мировоззрение провозгласило сверхземную душу высшим понятием и единственной целью жизни, то телесная оболочка, мешавшая осуществлению этой последней, должна была превратиться в простой, достойный презрения придаток.

«Что можно потерять, того не стоит желать. Думай о непреходящем, о сердце! Стремись к небесам! Блажен на свете тот, кто в состоянии презирать свет».

Так пел Бернард Клервоский, один из самых блестящих поэтов аскетизма, в середине XII века. Тело в глазах средневекового человека – только пища для червей. Средневековая идеология отвергала поэтому человеческое тело или, лучше, относилась к нему отрицательно, допускала его лишь в той степени, в какой оно менее всего могло мешать осуществлению его сверхземного содержания, лишь как видение, как видение души.