Он вернулся в чистой рубашке, пахнущий дегтярным мылом (всё лучше, чем навозом), и, поглаживая рыжеватую бороду, оглядел мою стряпню.

– А это вообще… что?

– Филе трески с овощным муссом, украшенное креветками и резаным кервелем.

– Ух ты, как сложно.

– А ты попробуй.

Папа окинул меня недоверчивым взглядом и сел за стол.

Я несколько недель копила деньги на ингредиенты. Я в буквальном смысле заработала их своим потом: папа давал мне карманные деньги за то, что в выходные я помогала ему перекапывать компост. Но оно того стоило – у каждого должен быть шанс попробовать что-то изысканное, правда?

Уставившись в тарелку, папа крутил вилку в руках, явно подыскивая подходящие слова. Но, видимо, так ничего и не придумал.

– Оно не очень… английское, – наконец выдавил он.

– А Пуаро говорил, что у англичан нет национальной кухни, у них есть только еда, – сказала я с улыбкой.

Папа застонал при упоминании моего любимого детектива. Я так много говорю об Эркюле Пуаро, что он стал для папы чем-то вроде красной тряпки.

– Опять ты про книги, Агата! Знаешь ли, не всё, что говорит Пуаро, является истиной в последней инстанции.

Я проигнорировала это замечание и поставила перед отцом блюдо с рыбой и овощами.

– Bon appetit![3] – сказала я с улыбкой, и мы принялись за еду.

Что-то было не так. Вообще не так. Я посмотрела на папу. На меня произвело сильное впечатление то, как долго он смог сохранять невозмутимое лицо.

С моим языком творилось нечто страшное. Я никак не могла заставить себя проглотить филе, а когда всё-таки проглотила, то чуть не подавилась.

– Кажется, я допустила ошибку где-то в переводе…

Папа тоже проглотил еду, из его глаз текли слёзы.

– Можно мне стакан воды?

Мусс отправился на помойку, а мы пошли покупать готовую еду – а именно рыбу с картошкой фри, благо в Лондоне их продают на каждом углу. На этот раз я решила не цитировать Пуаро, который отправлял это любимое англичанами блюдо в категорию «Сойдёт, если холодно, темно и нет ничего другого». Вряд ли папа счёл бы это забавным. К тому же, если честно, мне нравилась рыба с картошкой.

Наши животы урчали от голода, пока мы несли еду домой. Блюдо было съедено в блаженном молчании. Я наслаждалась хрустящим тестом, мягкой рыбной мякотью под ним, солоноватыми сочными ломтиками картошки. Я готова признать, что и Пуаро может ошибаться.

Пока мы ели, папа расспрашивал меня про учёбу, но мне не хотелось говорить ни о школе, ни о ФФ, ни о директоре, ни о том, как я отключилась на химии. Вместо этого я спросила, как прошёл его день.

– Как поживают цветники?

– Нормально, – ответил папа, жуя рыбу.

Я вспомнила, что читаю сейчас очень интересную книгу.

– А у тебя растёт дигиталис?

– Если ты имеешь в виду наперстянку, то да – около моста.

– А аконит? – Я съела кусочек картошки, не глядя на папу.

– То есть борец? Смотрю, ты знаешь много латинских названий… Да, на лугу есть несколько, но я не позволю ему разрастаться. Впрочем, пчёлы его любят.

– Ага. А белладонна?

– Белладонна? – Он нахмурился, поняв наконец, в чём дело. – Наперстянка, борец, белладонна – Агата, тебя интересуют только ядовитые растения?

Я покраснела. Ну вот, расколол! Ведь прямо сейчас в моей сумке лежали «Ядовитые растения Британских островов».

– Мне просто интересно, – сказала я невинным голосом.

– Я знаю, родная, я знаю. Но я беспокоюсь за тебя. Мне не нравится это твоё нездоровое увлечение. Мне тревожно, что ты совсем не живёшь в реальном мире.

Я вздохнула. Мы это уже обсуждали, и не раз. Папа говорил о реальном мире так, будто это какое-то место, где я никогда не бывала. Он волновался, что я живу в мире грёз, что мне интересны только книжки про убийства.