В большом зале выше собрались депутаты. На возвышении сидит экс-губернатор Мутон, их председатель, доблестный пожилой джентльмен, суровый и по-отечески строгий. Ниже его, за длинным столом, мистер Уит, полный и багроволицый секретарь, читает свой доклад скрипучим, словно звук потрескавшегося горна, голосом. За председателем – портрет Вашингтона в натуральную величину, справа от него – некое подобие Джефферсона Дэвиса, с тонким, безбородым лицом и грустными, пустыми глазами. Есть также портреты других делегатов и копия постановления о Сецессии, с литографическими копиями их подписей. Делегаты, как вы понимаете, сделали все, чтобы они были увековечены. Физически они выглядят прекрасно – цветущие широкоплечие мужчины, с мощной мускулатурой, хорошо развитыми и пропорциональными телу руками и ногами и ростом явно выше любого среднего северянина.

«Буду я послушен

И кроток»[16].

Удача и везение, которые позволили мне так непосредственно ознакомиться с планами и целями вождей Сецессии в Мемфисе, не покинули меня и в Новом Орлеане. В течение нескольких лет я был лично знаком с редактором одного из популярных здесь ежедневников – опытным писателем и оригинальным сецессионистом. Будучи в неведении, насколько ему хорошо известны мои политические взгляды, и опасаясь вызвать его подозрения тем, что якобы избегаю его, я на следующий день после прибытия в город зашел к нему.

Он принял меня очень любезно и абсолютно не догадывался о моем поручении. Он пригласил меня на заседание Конвента штата, членом которого он являлся, провел меня по редакционным отделам и представил меня в «Демократическом клубе Луизианы», который теперь стал сецессионным клубом. Среди выдающихся повстанцев, принадлежащих к этому клубу, были Джон Слайделл и Джуда Ф. Бенджамин, еврей, которого сенатор Уэйд из Огайо удачно охарактеризовал как «израильтянина с египетскими принципами».

Прием в этот клуб был окончательным доказательством политической убежденности. Вряд ли даже в гостиной Джефферсона Дэвиса планы заговорщиков обсуждались с большей откровенностью. Другой мой знакомый представил меня в «Читальном зале для торговцев», где царили те же чувства и такая же откровенность. Главный офис газеты также был постоянным местом собраний сецессионистов.

Все эти знакомства дали мне ценную возможность изучит цели и образ мыслей ведущих революционеров. Мне не пришлось задавать вопросы, вся информация сама вливалась в мои уши. Мне больше не пришлось никого обманывать, я просто молча слушал высказываемые мнения. В то время как я рассказывал о Нью-Мексико и Скалистых горах, мои собеседники говорили о Сецессии, и каждый день я получал от них столько сведений об их секретных планах, что если бы я не был вхож в их круг, я бы узнал о них только за месяц. В обычном общении они были добры и приятны. Их ненависть к Новой Англии, которую они, похоже, считали «главной причиной всех наших бед», была очень сильна. Они также охотно осуждали «The Tribune», а иногда и ее неизвестных южных корреспондентов, но со своеобразной горечью. Поначалу их проклятия невероятно сильно и неприятно раздражали мой слух, хотя я всегда с ними соглашался. Но со временем я научился слышать их не только безмятежно, но и даже получая некое удовольствие от смехотворности сложившейся ситуации.

У меня не было ни одного знакомого в этом городе, которого я бы знал как юниониста, или с которым я мог разговаривать совершенно откровенно. Это было очень неприятно – порой почти невыносимо. Как я хотел хоть кому-нибудь открыть свое сердце! В последнее время, с тех пор, как со своими крепкими убеждениями я покинул Север, давление на меня со всех сторон было настолько велико, и мои взгляды из-за сильного воздействия этой повстанческой среды настолько исказились, что порой я чуть с ума не сходил. Теперь я смог полностью осознать, сколько сильных людей Союза было поглощено этим почти непреодолимым валом. Я получал просто невероятное удовольствие, читая в «Демократическом клубе» северные газеты. Там была даже «The Tribune». Этот клуб был настолько безупречен, что можно было подумать, что он находится под патронажем Уильяма Ллойда Гаррисона или Фредерика Дугласа.