– Славный ужин, – сказал он, откинувшись на спинку стула. – Помнишь, Иахим, мясо на углях в «Тёмном господине»? Вряд ли он цел сейчас.

– Я больше скучаю по «Мокрому Риверо», – сказал Штессан.

– Я не ходил в такие заведения, уж извини.

– Тебя бы и не пустили.

– Меня? Цайс-советника?

– Ну, пустили бы, – неохотно признал Штессан. – Но, честное слово, ты испортил бы там весь праздник народу.

– А это вы сейчас нарочно, да? – спросил, вмешиваясь в разговор, Лёшка. – Вы так с темы съезжаете?

– Умный парень, Солье, – Иахим смущённо потыкал вилкой в остатки мяса.

– Алексей, я помню своё обещание, – уставился на Лёшку Мёленбек. – Только, боюсь, ты нам не поверишь.

– Ну, я знаю, что вы бежали.

– Бежали… – грустно повторил Мёленбек. – Мы из другого мира, Алексей.

От обыденности тона, которым это было сказано, Лёшку пробил озноб.

– Вы шутите, да?

– Алексей, ты же сам, наверное, пришёл к такому же выводу.

Лёшка привстал и сел снова.

– Вы, блин!.. – у него стиснуло горло, и он полез через стол за соком. Штессан подал. – Ага, спасибо! Из другого… Конечно! Их тут под кх-хаждым веником!

Не договорив, Лёшка на несколько секунд присосался к пакету и даже вкуса сока, что пьёт, не почувствовал.

– Вы бы это… – он кулаком вытер губы. – Ну, что-нибудь поправдоподобнее придумали бы.

Мёленбек улыбнулся.

– Алексей, не надо ничего придумывать. Наш мир называется Ке-Омм.

– И где он? – спросил Лёшка, щурясь.

– Везде. Рядом, – сказал Мёленбек. – Представь, Алексей, ты стоишь у зеркала. В зеркале отражается та же комната, тот же стол, те же тарелки. Такой же мир. Вообрази бесчисленное множество таких отражений.

– Отражений меня?

– Мира.

– Так моего же мира.

– А теперь представь, – сказал Мёленбек, – что твоё отражение также смотрит на тебя. И также думает о тебе в зеркале.

Лёшка попробовал нарисовать себе другого Лёшку, который вглядывается ему в глаза, кривит губы, расчёсывает намечающийся прыщик на подбородке, и вздрогнул, когда этот воображаемый, второй Лёшка показал ему язык.

Бр-р-р!

Это было жутко. Повеяло детскими страшилками, которые Лёшка вроде как благополучно перерос лет семь назад. Однажды в темном-темном зеркале…

– Миры отражаются, – продолжил Мёленбек, – но, отразившись, тут же начинают жить собственной жизнью и собственным временем, становятся не похожими друг на друга, и в каком-нибудь далёком отражении некий Алексей вполне может превратиться в оленя, дерево или воробья. Или не отразиться совсем.

– Вот спасибо!

– Отражения почти не соприкасаются, между ними существует тонкая, как слой амальгамы, но непреодолимая граница. Но иногда… иногда…

Мёленбек умолк. Взгляд его стал печален. Пальцы с перстнями утонули в бороде.

– Ке-Омм, Алексей, не похож на твой мир.

Лёшка посмотрел на Штессана.

– Вы серьёзно? Это не игра? Это на самом деле?

Иахим кивнул.

– Давным-давно, – сказал Мёленбек, – когда не было ни меня, ни учителей моих учителей, слой, отделяющий Ке-Омм от одного из отражений, треснул.

– Как это?

– Как? Так не объяснить, – Мёленбек вытряхнул из рукава молочно-белый продолговатый камень с неровными гранями. – Я покажу тебе, если не боишься. Иахим…

– Ты уверен, Солье? – спросил Штессан.

– Так будет гораздо проще.

– Что ж, пойду я постучу по манекенам.

Штессан поднялся, подмигнул Лёшке и, выйдя, прикрыл за собой двери.

– Это хольмгрим, кристалл-ловушка, – сказал Мёленбек, ставя камень на тонкую, проволочную подставку. – В него можно поймать чужое сознание на несколько часов или дней. Здесь он, конечно, будет работать хуже.

Внутри кристалла плыла, заворачиваясь спиралью, искорка.

– Вы такие чистили у Петернака? – спросил Лёшка, завороженно следя за путешествующим сквозь грани светом.