– Пойдем обедать в «Витторио».

– «Витторио»?

– Ты знаешь «Витторио». Все знают «Витторио».

Эмили ничего не ответила. В отношениях с Майклом она уже столкнулась с несколькими вещами, которые «все знают», а она нет. Ей не хотелось, чтобы Майкл думал, что она полная дура.

– Мы не можем туда пойти, – сказала Эмили. Она увидела меню, висящее, как икона, за стеклом, и знала, что не сможет себе позволить даже хлебную палочку.

– Можем, конечно, – возразил Майкл, подталкивая ее к тяжелым стеклянным дверям. – Это ничего не будет стоить.

Она вспоминает, как резко очутилась в полутьме ресторана рядом с фигурной викторианской вешалкой и как Майкл крикнул:

– Мам! Мама! Твой любимый сын пришел.

Мам?

Из мрака вынырнула фигура. У нее были яркие рыжие волосы, большой белый фартук и бесконечно радушная улыбка.

– Мишель! Мой ангел! Почему так долго?

– Мам, познакомься с Эмили. Моей девушкой.

Джина посмотрела на Эмили, медленная улыбка расплылась по темному лицу.

– Милая, – наконец сказала она. – Она милая, Мишель. Молодец.

«Молодец?» – подумала Эмили, когда они сели за столик в углу и Джина щелкнула пальцами, подзывая официанта. Что это значило? Она знала, что со своими лохматыми волосами и неряшливой одеждой и в подметки не годится эффектному Майклу. Его бывшая девушка, титулованная студентка из Кинга, – она действительно была призом, который стоило принести в «Витторио». Он водил ее сюда? Может, это такой обряд посвящения, своеобразное испытание ризотто?

– Ты всех своих девушек сюда приводишь? – спросила она, когда они ели хлеб, окуная его в зеленое оливковое масло, и пили холодное просекко.

– Конечно нет, – ответил Майкл. – Ты первая.

– Почему?

– Потому что я знал, что ты понравишься маме, – сказал он, осушая бокал и протягивая его проходящему мимо официанту.

– Ну вот еще, – возмутился официант. – Сам отнесешь.

Ухмыляясь и бормоча что-то по-итальянски, Майкл прогулялся к бару и вернулся с бутылкой.

– Я не могу, – сказала Эмили. – У меня занятие в два.

– Прогуляй, – ответил Майкл. – Когда ешь в «Витторио», торопиться нельзя.

– Этот ресторан принадлежит твоей маме?

– Она им управляет. Принадлежит он моему дедушке, Нонно Витторио. У него есть еще один в Лондоне.

– Я думала, ты поляк.

– Мой папа поляк. Мама итальянка. Ее родители приехали сюда до войны. Она родилась в Лондоне.

– Так она настоящая англичанка.

– Эмили, – сказал Майкл серьезно, наполняя ее бокал, – никогда, никогда не говори этого моей матери.

Потом она так и не смогла вспомнить точно, что ела в этот первый раз. Блюд, казалось, было невероятно много, но подавали их без определенного порядка. Несколько зерен черного ризотто; три порции пасты в восхитительном сливочном соусе; мясо с травами и чесноком; хлеб с блестящими ломтиками печени; сочная, нежная отбивная, которая, со слов Майкла, была из кролика; оливки с начинкой из анчоусов; томаты, фаршированные каперсами; равиоли с трюфелями.

– Я это все не съем, – продолжала повторять Эмили.

– Конечно съешь, – уверил Майкл, сверкая глазами в пламени свечи. – Просто не спеши.

Он потянулся и снова наполнил ее бокал.

Два часа уже давно прошли. Три часа, четыре часа, пять часов. В конце концов пришла Джина и посидела с ними, пока они пили горький черный кофе из крошечных золотых чашек. Майкл поджег этикетку от амаретто и смотрел, как она поднимается к потолку, роняя хлопья пепла. «Если упадет на тебя, то это к счастью», – сказал он, и Эмили помнит, как немного расстроилась, когда ниточки пепла упали не на нее, а на Джину, ее сияющие волосы и усыпанные драгоценностями руки. Джина наливала им крепкий красный ликер из запыленной бутылки. Это было похоже на чародейный напиток, и к этому моменту Эмили была уже совершенно очарована.