В семействе христиан было семь или восемь сыновей и ни одной дочери. Мальчики постоянно играли в мяч или бабки или просто носились по улице, как озорные щенки. Нура часто наблюдала за ними с порога своего дома, готовая в любую минуту захлопнуть дверь. Двое из них, что были постарше, любили подразнить девочку, жестами изображая объятия и поцелуи. Тогда Нура быстро скрывалась в доме и продолжала наблюдения уже через замочную скважину. Сердце ее бешено колотилось, и она весь день не высовывала на улицу носа.

Однако порой братья действительно досаждали ей. Когда Нура возвращалась из лавки со сладостями или мороженым, мальчики могли, встав стеной, преградить путь и заявить, что не пустят ее домой, пока она не даст им попробовать лакомства. Они исчезали лишь после того, как Нура начинала плакать.

Как-то раз свидетелем такой сцены стал мороженщик Элиас, случайно проходивший мимо их переулка. И он немедленно пришел девочке на помощь с огромной метлой в руке. Отругав одного из хулиганов, он повернулся к Нуре:

– Если будут еще приставать – только скажи. – А потом добавил, повысив голос: – Моей метле не терпится попробовать чьей-нибудь задницы.

И это возымело действие. С того самого дня, завидев Нуру, братья выстраивались по сторонам переулка, словно почетный караул. И только один не сдавался.

– Ты красивая, – шептал он вслед девочке. – Я хочу на тебе жениться.

Он был толстый, белокожий, краснощекий и младше Нуры.

Как-то раз братья засмеялись:

– Дурак! Она же мусульманка.

– Тогда я тоже стану мусульманином! – отчаянно закричал карапуз.

Кто-то из старших отвесил ему оплеуху.

Толстяка звали Морис, другого Гиоргиос. «Смешные имена», – подумала Нура. Ей стало жаль малыша, который теперь ревел белугой.

– А я все равно стану мусульманином! – упрямо вопил он. – И я люблю Мухаммеда больше, чем тебя!

Он заработал еще одну оплеуху и сильный удар по ноге. Морис всхлипывал, не сводя глаз с дома Нуры, как будто ждал оттуда поддержки.

Вскоре раздался голос его матери, и мальчик, повесив голову, поплелся домой. Прошло еще немного времени, и Нура услышала крики, ругань и отчаянные детские мольбы.

С этого дня Морис прекратил все разговоры о женитьбе и стал избегать соседки, как чумной. Как-то раз мальчик сидел возле своего дома и всхлипывал. Завидев Нуру, он отвернулся к стене. Девочка остановилась. Она увидела его опухшие, красные уши и поняла, что малыш только что получил взбучку. Нуре стало жаль его. Она подошла и осторожно тронула Мориса за плечо. Он сразу перестал плакать и повернул к ней улыбающееся сквозь слезы лицо, по которому тут же принялся тщательно размазывать рукавами слезы и сопли.

– Нура… – удивленно прошептал он.

Девочка покраснела и убежала домой. Сердце было готово выпрыгнуть из груди, когда она отдавала матери бумажный пакет с луком, купленным в лавке зеленщика Омара.

– Продавец тебе сказал что-нибудь? – спросила, глядя на нее, мать.

– Нет, – ответила Нура, направляясь к двери, чтобы посмотреть на Мориса.

– На тебе лица нет. Натворила что-нибудь? – продолжала допытываться мать.

– Нет, – повторила Нура.

– Подойди-ка, – велела мать, – я все прочту у тебя на лбу.

Дрожа от страха, Нура приблизилась и встала перед матерью в ожидании ее приговора.

Та долго вглядывалась ей в лицо.

– Иди, ты ничего плохого не сделала, – наконец разрешила мать.

И в течение нескольких лет после того случая Нура верила, что мать может прочитать на лбу все ее злодеяния. Поэтому каждый раз после встречи с толстым мальчиком она смотрелась в зеркало и терла лицо оливковым мылом, которое потом тщательно смывала водой.