— Ты будешь только моим? – спрашивает осторожно.

— Я и так уже только твой. Нет никаких других женщин, Туман.

Провожу большим пальцем вдоль ее позвоночника и невероятным усилием воли отодвигаю от себя, потому что в кармане пиджака оглушительно громко звонит телефон. Это мать, спрашивает, где я заблудился. Пытаюсь сказать, что уже выхожу, но Таня пользуется ситуацией, когда я почти беспомощен, и находит ртом место у меня под кадыком. Прихватывает кожу губами, оставляет влажный след языка и шепчет:

— Двадцать дней, Дым.

Я чуть не ругнулся в трубку собственной матери, но выдал что-то вроде «угу» и быстро отключился.

— Двадцать дней? – отодвигаю ее двумя руками, хоть мысленно уже давно расстегиваю бесконечное множество кнопок и молний на ее комбинезоне.

— До моего девятнадцатилетия.

Вероятно, на эти двадцать дней мне потребуется весь запас моего мужества.

Уже в машине, когда везу домой Нину, малышка присылает мне сообщение, от которого я давлюсь сигаретным дымом и на всякий случай одергиваю пиджак, потому что у меня встал.

ТУМАН: Я собираюсь очень внимательно изучить способы применения пирсинга в языке в интимной жизни, Дым. На некоторых точно должен быть гриф: «Разрешено использовать с восемнадцатилетними»

Я: Ты меня точно прикончишь.

ТУМАН: Двадцать дней!

Черт!

Примерно половину пути Нина рассказывает, что случилось с ее машиной, между строк извиняясь за то, что мне приходится ее подвозить. Наверное, рожа у меня выразительно угрюмая, и даже становится не по себе из-за того, что загнал девушку в неловкую ситуацию. Разряжаю обстановку шуткой, жду, пока Нина улыбнется в ответ и включаю местную радиостанцию.

В конце концов, Нина не виновата, что у меня и Тани…

Так, Антон, надо разруливать.

Нина живет, мягко говоря, в противоположной стороне от моего дома, и я могу только представить, в котором часу вернусь к себе. Притормаживаю около ее подъезда.

— Может быть, зайдешь на кофе? – осторожно предлагает она.

Вижу, что волнуется: играет пальцами с пуговицей на пальто. Мне не так часто приходилось отказывать женщинам, потому что, хоть я уже и взрослый лоб, но мне редко попадаются женщины, с которыми не совпадает симпатия.

— Нина, прости, наверное, я случайно дал повод думать…

— Господи… - Она роняет лицо в ладони.

Ситуация из тупой мелодрамы.

— У меня уже есть женщина. Не хочу морочить тебе голову.

Она нервно дергает ручку двери, что-то бормочет, и мне приходится выйти, чтобы помочь ей. Режет таким взглядом, будто я заслуживаю быть немедленно сожженным. Догадываюсь, что я, возможно, первый мужчина в ее жизни, сказавший ей «нет»: когда у женщины такие внешние данные, желающих согреть ее ночь должно быть предостаточно.

Нина останавливается на крыльце, зовет меня по имени:

— Часы у Тани – они твои?

— Что? – Надеюсь, лицо у меня не слишком вытянулось. Вроде ничего такого, подумаешь, подарил девчонке часы, но у меня чувство, что сейчас речь идет совсем не о них, а о подтексте этого подарка.

Я еще ничего не ответил, а Нина уже усмехается.

— Она с ними носится, как с сокровищем, не снимает. До той ночи я их у нее не видела. Таня упрямая, она бы ни за что не призналась, откуда, но сложить дважды два не сложно. У нее нет мужчин, которые бы делали такие подарки.

— Это просто часы, - пожимаю плечами. – Они ей понравились. Никаких проблем.

— Просто часы? – Нина поджимает губы. – Надеюсь, что так и есть.

Я очень хочу сказать, что это не ее дело, но по взгляду Нины понимаю, что она ждет чего-то такого. Мою реакцию, которая даст повод думать, что у нас с Таней не «просто часы».

— Спокойной ночи, Нина, - говорю на прощанье, но даже когда выезжаю, она продолжает стоять на крыльце.