Вовка согласился с другом. Череп решили захоронить здесь же. Иных соображений не было. Как ни странно, других останков не обнаружили. Да и особо копать никому не хотелось.

– Вот представь себе, – рассуждал Вовка, – ты в срубленную кем-то, когда-то голову, вставляешь, или всовываешь ключ – это что тебе, кочан капусты или как?

– Жуть, да и только, – сощурился Пончик.

– Получается под-хоронили, либо спрятали, чтобы боялись другие, если станут здесь копать и наткнуться на него. Задумка верная, – заключил Вовка, – только вот для чего?

– Ну ты же нашел и в череп залез – боялся?

– Конечно жутковато, но лез из любопытства. От головы то вон, один череп и остался, а что череп – кость, да и только.

– Ну скажешь тоже, – поеживаясь, топтался на месте Лебедь. Ему меньше всех нравилось это приключение. А Вовка, аккуратно положив на землю странную находку, принялся рассматривать удивительный и необычный ключ. Таких он еще никогда не видел. Необычность ключа заключалась в его конфигурации. Мастер, в свое время, постарался…

– Да, ключик довольно редкий. Что бы это все могло значить?

– Я думаю, – вступил Пончик, – нам сейчас решить надо, что с ним делать.

– Если есть ключ, значит есть нечто, что им отпирают, – добавил Вовка.

– Логично, – ухмыльнулся Лебедь, – только где искать это нечто?

– Тут копать надо исторически или через старожил здешних, – рассуждал Пончик, – может они об этой пирамиде кое-что знают? А там и к черепу след потянется.

– Да, наверное, ты прав, – заключил Вовка, – без истории и ключ, и череп – просто пустой звук.

Ключ решено было взять с собой, поэтому доверили его Вовке, чтобы тот, по возможности, хоть что-нибудь о нем разузнал.

Спустя некоторое время друзья устремились к озеру, шутя и резвясь по дороге, словно бы и не случилось в их жизни такой странной находки. Рыбалка удалась. И, уже к позднему вечеру, живые Амурские караси, шустро хлопая друг друга хвостами, делали поднятый из воды, огромный и тяжелый кукан, живым подобием одной целой рыбины.

Бряцая ключами, тюремный надзиратель отворил дверь камеры и впустил новенького. Молодой еще, но по всему видно, тертый жизнью арестант, остался одиноко стоять у входа в камеру, пропитанную непередаваемо кислым запахом неволи.

На скрипучих нарах зашевелились. По поводу наличия свободных мест для лежки, дискуссию среди обитателей сего мрачного заведения, разводить было глупо и не осторожно. Парень двинул к пустым нарам, ни словом не обмолвившись с будущими сокамерниками.

Моргун незаметно кивнул Сивому. Тот, вмиг, оказался у нар.

– А где прописка? Куда валишь, телега, зенки разуй. А то уж, рассупонился, – остановил его Сивый.

Новенький никак не отреагировал.

– На этом плацдарме мои портянки отдыхают, после тяжкой работы и беспокоить их не велели, – продолжал наседать он. Его хитрая улыбка, расползаясь в пространстве, невольно распространилась на сочувствующих непросушенным портянкам, ханыг.

Прошуршал ехидный смешок, предчувствуя «кино». Парень знал, что на хате всегда встречают и проверяют вновь причаливших. Он стоял на прежнем месте, не проронив ни звука. Бледность покрывала усталое, безразличное лицо; похоже, был то ли болен, то ли сильно голоден. Уж больно жалок вид, так по крайней мере казалось.

– Моргун, а Моргун, дозволь я укажу ему место, видать этот не из догадливых. Стремно как-то падлу среди своих иметь.

– Дозволяю, – буркнул недовольно пахан.

Петр смотрел на происходящее спокойно. Он знал, что новичку сейчас придется туго и, что место у параши, как и всегда водилось, парню отведут определенно.