Я сказал:

– Мой отец родился тут у вас в городе Боброве в марте 1918 года. Однако свидетельство о рождении его было выдано Бобровским уездным ЗАГСом только 25 мая 1927 года. Мне ничего не нужно, отец мой умер в городе Харькове 25 марта 2004 года.

– Ну, это обычная практика в те годы. – сказала девушка-хранитель прошлого. – Не до этого было, не до оформления детей.

– Так чего вы от нас хотите?

– Вот заявление. – Я достал из портфеля и протянул ей бумагу.

В ЗАГС г. Боброва

Воронежской области

от Савенко Эдуарда Вениаминовича

г. Москва <…>

ЗАЯВЛЕНИЕ

Прошу предоставить мне сведения о моем отце САВЕНКО Вениамине Ивановиче, родившемся в г. Боброве Воронежской области 20 марта 1918 года (свидетельство о рождении от 25 мая 1927 г. за номером 29) и умершего в г. Харькове (Украина) 25 марта 2004 года.

В частности, меня интересует его отец Иван Иванович САВЕНКО, даты его рождения и смерти, профессия и все иные сведения, которыми располагает ЗАГС.

С уважением,

/подпись/

Савенко Э. В.

10 сентября 2015 г.

В прохладном, отдающем запахом лежалых бумаг воздухе я почувствовал переданное мне эфирными частицами замешательство. – Подождите минутку, я позову старшую.

– Мне выйти в коридор?

Она кивнула.

Я вышел, и за мною она, чтобы процокать каблуками по коридору в его дальнюю даль.

В коридоре сидели и стояли все пассажиры «хуиндаи», привезшего нас сюда. Мои охранники, знакомые мне годами. Но ко всем нам уже примешалось нечто, чего не было с нами доселе. А именно – прошлое.

Младшая сотрудница ЗАГСа, старшая и я вновь вошли в то же помещение.

– Так какую справку вы от нас хотите? – спросила меня старшая.

– Я вам сейчас всё объясню. Отец мой умер в 2004-м на Украине, я не смог с ним проститься, поскольку был в черном списке украинских властей, среди persons non grata.

В 2008 году умерла моя мать. К тому времени чёрный список на Украине отменили, и я смог поехать в Харьков хоронить мать. Среди фотографий, которые я увёз с собой в Москву, я позже обнаружил жёлтую от времени, на солидном картоне по моде того времени фотографию моей бабки Веры Мироновны Борисенко, но это была лишь половина фотографии, ибо часть её, запечатлевшая мужчину в военной форме, была отрезана. От мужчины остался лишь крайний клочок погона и мелкий кусок тульи фуражки.

Обе сотрудницы ЗАГСа, и младшая, и старшая, смотрели на меня отсутствующими глазами.

– Не подозревайте меня в том, что я лунатик…

– Да нет, что вы, – они переглянулись.

– Я по профессии писатель. Я просто хочу знать для себя, кто был мой дед Иван Иванович. Если окажется, что он был белогвардеец, то это обстоятельство объяснит почему мой отец, человек и умный, и талантливый, не поднялся в армии выше капитана.

Вот смотрите, – я запустил руку в чёрную папку, выудив для этого папку из портфеля, – вот смотрите, вот эта фотография. Смотрите: вот моя молодая бабка – Вера Мироновна, а вот плечо военного и кусок тульи. А вот на обороте была надпись – она тщательно срезана, только несколько линий чёрной тушью остались…

Сотрудницы ЗАГСа вгляделись в кусок картона и в его оборот. На фотографии была бабка Вера, ещё глупая и не настрадавшаяся, в том же конверте, впрочем, была на другой поздней фотографии и другая бабка Вера – уже старая и вдоволь настрадавшаяся.

Я назвал сотрудниц ЗАГСа «добрыми женщинами», и они подобрели от такого библейского обращения.

Старшая принесла мне копию – пару листов из метрической книги, и сообщила, что мне нужна метрическая книга одной из бобровских церквей, скорее всего, Николаевского собора, за 1918 год, скорее всего, там найдётся запись о крещении моего отца, и о дате рождения его, и о родителях. Но там всё будет немногословно.