Мара…

Манера ее поведения и разговора с ним совершенно переменилась. Теперь она руководствовалась другими принципами. Ах, снова принципы!

Никогда ничего не просить, все и так принадлежит ей, потому – только требовать.

Никогда ни за что не извиняться, потому что она всегда в своем праве.

Только приказывать и во всем обвинять его. Даже если «его здесь и вовсе не стояло».

И пусть не умничает! «Да это все понятно», – обрывала она его, едва он начинал говорить, всем видом показывая, что очередная банальность от него ей не интересна.

Зато в любой конфликтной ситуации, возникавшей у него с кем угодно и где угодно, она всегда принимала не его сторону. «Потому что он сам дурак и не умеет себя вести!» Зато по отношению к нему она стала выражаться предельно конкретно.

«Где ты был, сволочь?» – ошарашила она его как-то вопросом в лоб, когда он, побежав за мороженым, простоял лишних пять минут в очереди у ларька. «Где ты был, сволочь?» – это было равнозначно тому, как если бы он, взрослый мужик, получил затрещину при всем честном народе. Свое эскимо он тогда, не распечатав, выбросил в урну. «Где ты был, сволочь?» Классика! Ее классика. Он, конечно, протестовал изо всех сил, но в ответ Марина лишь обливала его ледяным презрением. И возникали новые вариации. Например, такая: «Где деньги, сволочь?» А что тут скажешь? Денег нет. Денег у него почему-то никогда не было, хотя он, честно, прилагал все усилия – сверхурочные, шабашки и прочее – и все нес в дом. Но добывать удавалось на удивление мало. Он никак не мог понять, почему любой бездарь, при прочих равных условиях, зарабатывал больше его. Деньги словно не давались ему в руки, шли мимо. И потому – «Где деньги, сволочь?». Этот вопрос стал особенно жгучим после того, как вопреки, казалось, всему у них родился сын.

Марину, понятное дело, заносило… Возможно, были у нее какие-то фантазии, да, обидные фантазии… Возможно. Но и у Лиса, между прочим, у самого тоже такой характер, что он мог терпеть, терпеть, а потом выдавал такое, что у Марины просто дыхание перехватывало. У него, кстати, тоже перехватывало, но уже от тайной гордости за себя. За то, что способен на такое, такие перлы на-гора выдавать. Марина, конечно, потом пыталась крыть его теми же словами, но оба понимали, что уже не то, уже не проходит.

Что он по этому поводу думает? Смешной вопрос. Почему смешной? Да потому, что логики никакой в их жизни не было, она не предмет обдумывания вообще! Одни рефлексии, похожие на шаровые молнии, и они выжгли его изнутри.

Спасало лишь то, что он не злопамятный. Марина, как ни странно, тоже была отходчива, в достаточной степени, поэтому до разрыва не доходило, и они в конце концов всегда мирились. Мирились, по крайней мере, столько же раз, сколько и ссорились, что очень важно для сохранения семейных отношений в отдельно взятой ячейке общества. Это не его философия, это жесткий реализм. Ну, вы же понимаете. К тому же за эти годы он научился отгораживаться от Марины – когда возникала жизненная необходимость – таким звуконепроницаемым экраном. Ну, воображаемым, естественно, невидимым для Марины и окружающих. Очень удобно, кстати, вроде ты тут и в то же время тебя словно нет, а ее психические шумовые заряды расходуются впустую.

Правда, нужно отдать должное и Марине, иногда ей удавалось-таки прожигать и эту его защиту. Это оказывалось возможно, когда она применяла тактику длительного непрерывного воздействия. И тогда для срочной и аварийной заделки возникших в его стеклянной стене брешей в них летели молотки, или ведра, или что там еще в тот миг оказывалось у него в руках. И ничего, между прочим, действовало отрезвляюще. На обоих. После чего общими усилиями статус-кво восстанавливался. Прочного мира по-прежнему не было, одна только видимость, но тишина торжествовала вновь.