Краем глаза отметила – мажор, все же удержавшись на ногах, неумело достает из кармана нож. Вернулась к нему, нацелившись выбить оружие, но что-то… что-то мешало, обволакивало, сбивало настрой. Перехватила запястье, сжала, крутанула наружу. Мажор присел от боли, но нож не выпустил. Более того, она увидела, поняла, что он готовится… вот сейчас ударит ее кулаком второй руки. Но почему… какая-то сила не давала мыслить ясно, замедляла, рассеивала ее движения. И тогда внутри заклокотала Ярость. Она поднялась из глубины, янтарными всполохами пронеслась по телу, холодной ясностью озарила разум. Катя увидела – нет, не глазами – вокруг хилого мажора мерцало защитное кольцо силы. И тут же, не двигаясь, одним стремительно долгим внутренним напряжением расколола его надвое. Тряхнуло, тело мгновенно покрылось испариной. А затем, обхватив запястье противника и второй рукой, крутанула назад; безжалостно и резко сжала кисть; надавив, завалила нож, приведя его в максимальное соприкосновение с кожей лица, и полоснула лезвием. И… ощутила его шок и неверие. Боль же, как всегда, на несколько секунд опоздала.

Дрыщ взвыл, заверещал, иссиня-белый след на щеке рвано зевнул, набух и заполнился темной кровью.

– Дзинь! – нож стукнулся об асфальт и замер. Мажор лихорадочно принялся ощупывать резаную рану.

Отмечая периферией зрения, что остальные противники зашевелились активнее, Катя непроизвольно потянулась к оружию. Она могла сделать больше, гораздо больше… Она могла их всех убить. Здесь. Сейчас. Этим самым ножом. Она этого хотела…

И тут у дрыща зазвонил телефон. Девушка покачнулась, вздрогнула и наваждение растаяло. Мир вокруг стремительно возвращался к привычным значениям: предметы проступали детальнее, цвета наливались красками, движения ускорялись… только вот память размывалась и таяла… И теперь девушка проигрывала в скорости – она отшатнулась и со всех ног понеслась к дому. Взлетев по ступенькам на пятый, ворвалась в квартиру, пулей пролетела в свою комнату, закрылась на щеколду и перевела дух. Только без сил рухнув на кровать, ощутила вернувшуюся боль в лодыжке.

Воскресное утро началось, как часто и бывало, с небольшой прозрачной лужицы перед дверью комнаты. Пребывая в потрясенно-заторможенном состоянии, вызванном ночными событиями; со всклокоченными волосами и опухшим из-за долгого сна лицом; Катя, имея за плечами многолетний опыт избегания таких подозрительно-очевидных луж, на этот раз пала ее первой жертвой. Та довольно хлюпнула, и носок на ноге сразу потемнел от воды.

– Мама! – возмущенно заорала девушка. – Чапа опять нассала в коридоре!

Услышав свое имя, из кухни весело выбежала белая в черное яблоко бульдожка, но, с ходу оценив ситуацию, благоразумно повернула назад.

– Ну пописала собачка, не убивать же ее теперь, – раздался в ответ приторно-елейный голос. – Не успела утром на улицу вывести. – Мама постоянно говорила подобное – ей попросту было лень гулять с животиной, и та испражнялась и мочилась в длинном коридоре, с изощренным постоянством выбирая место у Катиного порога. Из-за этих маленьких шалостей край ковра на выходе из комнаты часто промокал и уже ощутимо подванивал мочой.

– Как же, не успела она, – бурчала девушка себе под нос, брезгливо стягивая мокрый носок в ванной. Да, лодыжка распухла знатно…

Пятнадцать минут назад, с трудом разлепив глаза и отвернувшись от яркого полуденного солнца, ехидно заглядывающего в окно, она на несколько секунд потерялась в пространстве и времени. Вновь стала ребенком, не обремененным взрослыми переживаниями и заботами. Через две недели идти в первый класс, где она окунется в этот загадочный и одновременно пугающий мир знаний, пахнущий новыми тетрадями, книгами и отутюженной школьной формой. А пока можно еще немного понежиться в постели. Девочка лениво перевернулась на другой бок, потянулась… Ногу прострелил острый импульс боли – она вскрикнула и вчерашние события лавиной затопили сознание. Резко села, заозиралась по сторонам. Глаза быстро наполнялись осмысленностью, оттесняя на периферию наивные детские воспоминания.