– Как ты тут все, Олёна, прибрала красиво-то! – восхитился.

– Теперь так будет всегда! – пообещала жена. И обманула: так было только год. Потом чаще – кувырком, потому что родила Елена Павлу восемь сыновей и порядка в доме после первенца больше не видели. Как и достатка. До Арутюнова-таки добралась Советская власть, которую в Тростянке долго не знали в лицо. Он умер с горя очень быстро прямо на крыльце, где три дня просидел в переживаниях после бандитского, как он выразился, налета красноармейцев на его имение. Иногда поворачивался, смотрел через разломанную дверь на перевернутые шкафы, расколотые горшки, вздыхал, отворачивался, опять вздыхал – так и умер сидя.

А потом, уже много позже, Павла Елена проводила на войну. Пешком шли вдвоем до Хилкова – 15 верст. Завернули по дороге к озеру, искупались. Домой она вернулась на следующий день.

– Как там папка-то? – спросил старший Иван, обрадованный, что мать наконец вернулась, всучивая ей беспокойного мальца.

– Нет больше у вас папки, – сказала Елена и, спустив сына на пол, устало повалилась на кровать.

– Как это нет? – удивился Иван. – А где ж он?

– На войне он, – глухо ответила Елена и отвернулась к стене.

Проспала до вечера. Когда проснулась, наварила чугунок картошки, намыла огурцов с огорода, собрала всех вокруг стола. Ужин сыновья проглотили вмиг.

«Вот и осталась я одна с кучей вечно голодных мальчишек», – подумала Елена. А вслух сказала:

– Вот и остались мы одни. Будете ли мне помогать? Выживем ли?

– Выживем, матушка, – сказал Иван. – Мы все будем тебе помогать.

– Ну, тогда спать, спать идите, – улыбнулась Елена, погладив его по вихрам. – А я приберусь тут немножко.

Когда в доме все стихло, она присела перед окном. С портрета под образами, освещенный лунным светом, смотрел на нее Павел – молодой, красивый. «И мертвый», – прошептала она. И усилием воли втянула назад выкатившуюся было из правого глаза слезу. Колючий комок в горле тоже проглотила, запила ледяной водой из ковша, аж зубы заломило – отвлекло на минуту от дум горьких.

Она вспомнила, как он приходил к ней свататься – молодой, красивый, в драных штанах.

– Штаны сначала заштопай, жених! – посмеялась только.

И новые его штаны – сатиновые в синий цветочек, из сестринской юбки пошитые, в коих пришел к ней на следующий день с тем же предложением, тоже вспомнила – улыбнулась. Сразу тогда он ей понравился – голубоглазый, в этих синих цветочках, будто его и ждала всю жизнь.

Отец отговаривал тогда ее от свадьбы. Не из-за бедности жениха, а из-за возраста его:

– Слишком молод он для тебя, Елена! На десять, почитай, годков моложе. Начнет за девками бегать – знаю я их кобелиную породу – наплачешься!

– Не будет! – уверенно отвечала Елена. – Не позволю. Да и люба я ему, видно же.

– Это сейчас люба, а потом… Все они, мужики, одинаковы.

– И ты матушку не любил после свадьбы? – спросила она строго, изогнув дугою правую цыганскую бровь. – Только не ври мне сейчас!

– Я? Что ты! Что ты! – замахал руками Арутюнов. Но вдруг стух, смутился: – Но мысли гулящие были, признаюсь. Заглядывался на других. Но не успел, слава богу, огорчить матушку твою до смерти до ее. А после смерти-то – как отрезало, никого мне не надо стало… Но за тебя я тревожусь, не доверяю мужу энтому. Больно уж юн. Больно юн, Еленушка.

– Не надо, батюшка! – остановила она отцовские причитания. – Я с ним справлюсь. Я же вся в тебя!

Что не справилась с Павлом, Елена узнала месяцев за семь до рождения младшего сына. Ощутив как-то с утра знакомую тошноту у горла, она прислонилась спиной к печке, посмотрела на образа и стала молить Деву Марию о дочери. Молитвы нарушила тростянская сплетница бабка Серафимовна. Охая и отфыркиваясь, она ввалилась в дом и, обмахиваясь лопухом, попросила у Елены воды. Напилась, громко сглатывая и сверля из-за ковша Елену глазами.