– Кто поверенный?

– Человек по имени Нантвик. Я прежде никогда не слышал о нем, но сейчас так много этой публики, рыскающей по судебным корпорациям в поисках любой, даже самой мелкой работы. – Роджер плотнее запахнул накидку. – Впрочем, нынче слишком холодно для верховых поездок. Отправлюсь-ка я лучше домой и в спокойной обстановке отпраздную конец своих страхов.

Он развернул лошадь, но придержал ее. Воздух был холодным и густым от древесного дыма.

– И где только потерялась весна? – спросил он, махнул мне рукой на прощание и растворился в ночной темноте.

Я спешился и пошел к освещенным окнам Олд-Бардж.

Я посещал жилище Барака еще в дни, предшествовавшие его женитьбе на Тамазин, и до сих пор помнил, какая именно из некрашеных дверей с улицы вела к нескольким ветхим квартирам, на которые был разделен старый, полуразвалившийся дом. Поднимаясь в кромешной темноте по немилосердно скрипучим ступеням, я неизменно испытывал ощущение, что все это жалкое сооружение вот-вот обрушится.

Я помнил жилище Барака как типичное логово молодого холостяка: горы грязных тарелок на столе, разбросанная по полу одежда и мышиный помет по углам. Поэтому я обрадовался, когда он сообщил, что после свадьбы они переберутся в маленький домик, расположенный где-то возле Линкольнс-Инн. Но впоследствии им пришлось отказаться от этого плана, к моему великому огорчению: Олд-Бардж был совсем неподходящим местом для молодой девушки, особенно столь домовитой, как Тамазин.

На втором этаже я постучал в дверь их каморки. Через минуту дверь приоткрылась, и я увидел головку с аккуратной прической, золотистым абрисом выделявшуюся на фоне света горевшей внутри свечи.

– Кто там? – нервно спросила женщина.

– Я, мастер Шардлейк.

– Ах это вы, сэр! Добро пожаловать.

Тамазин распахнула дверь, и я вошел в большую комнату, служившую одновременно столовой, спальней и гостиной. Повсюду была видна заботливая женская рука: везде царила чистота, тарелки вымыты и аккуратно сложены в старом обшарпанном буфете, кровать тщательно заправлена. Но в комнате пахло сыростью, а на стене по периметру окна бежали дорожки черной плесени. Было видно, что ее пытались оттереть, но плесень возвращалась снова и снова. Барака дома не было.

– Не желаете присесть, сэр? – Тамазин указала на стул возле стола. – Могу я взять вашу накидку? Барака, видите ли, нет дома.

– Нет, накидку я, пожалуй, оставлю. Я, гм, ненадолго.

На самом деле в комнате, где не горел огонь, было так холодно, что я не испытывал ни малейшего желания раздеваться. Я сел и принялся разглядывать Тамазин. Она была очень привлекательной молодой женщиной двадцати с небольшим лет, с высокими скулами, большими голубыми глазами и полными губами. До замужества она гордилась тем, что никогда не отказывала себе в хорошей одежде, теперь же на ней было бесформенное серое платье с застиранным белым фартуком, а ее светлые волосы скрывал большой чепец домохозяйки. Она радостно улыбнулась, но от меня не укрылось, что ее плечи ссутулились, а глаза потухли.

– Давненько я вас не видела, сэр, – проговорила она.

– Почти полгода. Как поживаете, Тамазин?

– О, весьма хорошо. Какая жалость, что нет Джека!

– Это не важно. Я отводил друга на консультацию к доктору Малтону, а на обратном пути проезжал мимо и решил заглянуть к вам.

– Не желаете ли кружечку пива, сэр?

– Желаю, но мне, пожалуй, пора отправляться.

Я знал, что нарушаю правила приличия, находясь с ней наедине.

– Нет, сэр, не уходите! Ведь мы же с вами старые друзья.

– Надеюсь, что так.

– Мне сейчас очень нужна добрая компания.

Она отошла, налила в кружки пива из кувшина, стоявшего в кухонном шкафу, принесла их к столу и села на стул, стоявший напротив меня.