– Это верно! – сказал Довлатов.

Только выпить хотел я с приятелями – как опять раздался звонок.

Но уже не звонил телефон.

Раздавался дверной звонок.

Три условных длинных сигнала.

И тогда я вышел в прихожую и открыл заскрипевшую дверь.

На пороге стоял мой друг прежних лет, Леонард Данильцев.

– Я к тебе, Володя!

– Я рад.

– Я пешком, из Марьиной Рощи. Прямо из дому. Телефон у меня барахлил. Извини, что заранее не позвонил. Повидаться вдруг захотелось. И рискнул я зайти на авось – вдруг ты здесь, а не где-то в разъездах? И пришёл…

– Заходи, Леонард!

И зашёл ко мне Леонард – и увидел Веню с Сергеем.

И ещё разглядел, прищурясь, благодатное изобилие на столе: выпивон и закуски.

Улыбнулся:

– Вот это да!

И увидел он – спящего Зверева.

На газете. Под батареей.

– Спит, – сказал я. – Пусть отдыхает.

Леонард показал на стол и спросил:

– Это Зверев принёс?

– Ну конечно!

– Я сразу понял. Чародей!..

Довлатов привстал:

– Добрый день, Леонард!

– Серёжа! Вы приехали?

– Да.

– Давно?

– Нет, недавно.

– И где живёте?

– У Володи.

– Здесь хорошо.

– Да, я понял это.

– А я это понял уже давно.

– Леонард! – подошёл к нему Веня. – Выпьем вместе! А, Леонард?

– С удовольствием. Прямо сейчас.

Ерофеев наполнил стаканы.

Мы, уже вчетвером, выпили.

Я сказал:

– На подходе Сапгир, Холин, Лёня Губанов, Петя Беленок и Володя Пятницкий.

И сказал тогда Леонард:

– Замечательная компания!

Леонард был необходимейшим человеком в нашей богеме. Он всегда охотнейшим образом принимал участие в сборищах, где читали стихи и прозу, пели песни и пили водку, задушевные разговоры до утра порою вели, где, подвыпив, бывало, ссорились, а потом, протрезвев, мирились, где кипела страстей крамола, где ходил по рукам самиздат, где показывали картины, где рождались авторитеты, появлялись чёткие мнения, возникали вдруг имена.

Леонард был ещё и отшельником. В дни, когда он много работал. Замыкался, для всех нежданно, как-то резко, разом, в себе. Исчезал с горизонта. Словом, был спасаем, как все мы, творчеством. Не томился своим одиночеством. В нём являлась живая речь. Был ещё он главой семейства. Он с детьми возился своими. На гастроли жена уезжала – оставался весь дом на него. Муки быта терпел смиренно. И воспитан он был отменно. И, конечно же, образован. И – талантлив. И всё – при нём.

Он стоял, мой друг Леонард, посреди квартиры, поджарый, длинноносый, высоколобый, поводя глазами вокруг, – и в зрачках его, странно прозрачных, несмотря на их темноту, как в воде, прохладной и чистой, озорные светились искры, – и доволен он явно был, что житейских забот маета где-то там, позади, осталась, чтоб забыть о ней хоть ненадолго, – и тогда-то, чуткой струной весь напрягшись, как будто услышал долгожданную светлую музыку вдалеке, вдруг взмахнул он рукой.

И сейчас же в дверь позвонили.

И зашёл в квартиру Сапгир, улыбающийся, усатый, и достал две бутылки водки, всем сказав:

– Приветствую вас!

Был Сапгир вполне состоятельным – даже в давние времена – человеком, – на фоне других наших общих знакомых. Он зарабатывал регулярно и вполне прилично. Писал – сказки, пьесы, вполне удачные, для театра кукол, стихи для детей, и ещё – сценарии для мультфильмов. Его издавали. Выходили детские книжки. Был поэт всегда при деньгах. Ну а то, что писал он для взрослых, – разумеется, не издавали. Но зато читать эти вещи всем и всюду – он страсть как любил.

Был Сапгир доволен вполне жизнью, штукой отменно хорошей. Сибарит, гурман, женолюбец, жил он бурно и широко. И поесть он любил, и поспать. И, конечно же, выпить как следует. Одиночества не любил. Компанейский он был человек. Только где-нибудь соберутся человека два-три – Сапгир тут как тут. У себя в квартире принимал он всю нашу богему. Если что – звонили Сапгиру. Был увидеться рад он всегда – с кем угодно, когда угодно. Потому что – любил новизну.