Очевидно, это действительно стоило сделать: нужная в данный момент Суржикову кредитка родного банка из бумажника в очередной раз испарилась.

– А, черт! – выругался Иван Сергеевич и, не удержавшись, в сердцах злобно лягнул банкомат. – У, сволочь!

Согласно законам физики, оказанное металлическим шкафом противодействие оказалось равно действию, гневливый банкир больно ушиб ногу, и в голосе его появились плаксивые нотки:

– Чурбан железный!

Охранник Степа, выглянувший в открытую калитку, чтобы узнать, с какими такими чертями и сволочами общается его хозяин, принял «железного чурбана» на свой счет и обиделся, но виду не подал.

– Что случилось, Иван Сергеевич? – озабоченно спросил он Суржикова, спешно хромающего прямо через пламенеющую астрами клумбу.

– Опять кредитка потерялась, зар-раза! – сквозь зубы ответил банкир.

Охранник наморщил лоб, соображая, кого именно шеф назвал заразой – себя самого, беглую кредитку или его, не в меру любопытного Степу.

– Выйди, пошарь под забором! – ковыляя к дому, крикнул через плечо Иван Сергеевич.

Это распоряжение, несомненно, относилось к Степе, и верный страж поспешил приступить к выполнению ответственного задания. Он вышел за ворота, поддернул брюки и из классической беговой позиции «упор-присев» на корточках начал обход территории вблизи банкомата.

Из окон банкирского дома неслись визгливые крики раздосадованной Карины и сердито бубнящий голос Ивана Сергеевича. Разыскивая потерявшуюся кредитку, супруги несдержанно ругали друг друга и некстати запропастившуюся горничную, помощь которой в поисках была бы весьма полезна. Карина, обманутая в ожидании обнов, трагически заламывала руки и рыдала.

Определенно, в тихом поселке Бурково выдался неспокойный денек!

Дед Петро Синешапов, дочитав газету, поднялся с серой от старости дощатой скамьи под забором родимой хаты и, пристроив ладонь козырьком над дальнозоркими очами, устремил испытующий взор в дальний конец деревенской улицы. Неугомонной бабки, усвистевшей вслед за стихийной демонстрацией в защиту прав угнетенных женщин и прохудившихся кастрюль, простыл и след. На заборе трепетал брошенный передник, в палисаднике сиротела, кренясь, забытая тяпка.

Дед Петро с грустью посмотрел на садовый инструмент. Он тоже чувствовал себя покинутым. Пора было обедать, а нерадивая хранительница семейного очага Синешаповых бабка Катерина бессмысленно бегала где-то, как несушка, согнанная с гнезда.

– От баба-дура! – выругался дед Петро, плюнув в уличную пыль голодной слюной. – И где ее носит?

В принципе дед Петро мог бы и сам поджарить яишенку или разогреть вчерашний борщ, но старый казак считал поварские хлопоты ниже своего достоинства. С его точки зрения, правильнее было вернуть к исполнению супружеских обязанностей с тяпкой, тряпкой и уполовником неразумную беглянку бабу Катю.

– Й-эх! – вздохнул дед Петро, прихватывая сброшенный супругой фартук на манер плетки-двухвостки и выдвигаясь на улицу.

– Слышь, Петро Данилыч, ты куда идешь? – немедленно окликнул деда сосед, еще не старый, но болезненный мужик Васята Кривуля. – Если в ларек, то возьми и мне пачку «Примы». Мне моя-то шмалить не дает, а я без курева совсем загибаюсь!

Васята закашлялся и согнулся пополам, словно показывая, как именно он загибается без курева. Дед Петро убедился, что загибается Васята круто, буквально – в бараний рог загибается, хотя без курева или от него – непонятно. Впрочем, спросил Данилыч о другом.

– Это как же жинка тебе курить не дает? Цигарки, что ли, отнимает? – неодобрительно хмыкнул он.

– Не, она деньги прячет! – с готовностью объяснил Васята.