Своего соседа Политов не любил. Он не любил его за то, что тот был одинок, стар, жалостлив и слезлив. Таких людей Политов вообще не переносил на дух, откровенно считая, что им было бы лучше переехать куда-нибудь подальше ото всех, чтобы своим видом не отравлять жизнь другим нормальным людям, у которых всё хорошо и всё ещё впереди. А заодно не тратить понапрасну их время и силы. Но об этих своих размышлениях Политов никогда в глаза не говорил, в виду своей воспитанности и осторожности. И, однако же, он не любил этого старика. Но эта нелюбовь, быть может, ещё и могла исчезнуть сама собой, так как Политов, по большей части, мало чем и кем интересовался за пределами своей квартиры и ещё реже думал обо всём этом. Но старик с завидным упорством докучал своему молодому соседу. И докучал страшно. Лишь по чистой случайности Политову иногда удавалось выйти или войти в свою квартиру так, чтобы не повстречаться на лестнице со своим вредителем. И каждый раз эти встречи доводили Политова до высшей степени раздражения и болезненности и сделали старика его личным бытовым и тайным врагом. Медленные пустые разговоры на лестнице, которые регулярно заводил его пожилой преследователь, злили Ивана Александровича, и вместе с тем он не знал, как их остановить, как прекратить свою муку, чтобы не сказать старику какую-нибудь дерзость или не показать ему ту ненависть, которая в нём закипала от подобных встреч.

– Валерий Васильевич, я спешу, – с нетерпением прервал соседа Политов.

– Ах да, конечно! – вроде как опомнившись, воскликнул старик, но сам продолжал держаться за Иванову пуговицу.

– Так я пойду? – аккуратно выворачиваясь, осведомился Политов и, совершив хитрый манёвр, очутился на ступеньках. Он уже начал сбегать вниз, совсем не интересуясь ответом, когда услышал откуда-то сверху:

– Иван, но ты обещал! Я же ждать буду!

– Как-нибудь! – находясь уже на следующем пролёте, крикнул Политов и продолжил бежать вниз.

Спустившись с подъездного крыльца и отойдя от него на несколько шагов, Политов почему-то с опаской обернулся и поглядел на свой промокший пятиэтажный дом с тёмным подтёками на стенах и с чёрным дверным проёмом подъезда. Старик за ним не гнался. Успокоившись этим приятным фактом, Иван Александрович как-то обречённо вздохнул и быстро двинулся в сторону троллейбусной остановки.

Политов очень спешил.

На своём пути ему приходилось торопливо огибать широкие лужи, быстро идти грязными дворами и неухоженным бульваром, и с какой-то завистью, вспоминая свой милый дом, мимоходом бросать взгляд на окна домов, в которых из-за пасмурной погоды кое-где тускло, но так уютно уже горел электрический свет.

В троллейбус Иван Александрович вскочил в последний момент, когда водитель уже собирался распускать складную дверь. За неимением денег, Политов юркнул зайцем под турникет и, пробравшись в конец салона, встал перед окном. В троллейбусе тоже было влажно и пахло сырой одеждой, шампунем от намокших волос и резиной. Прислонившись лбом к прохладному стеклу, Иван Александрович задумался. Он задумался так, что чуть было не проехал нужную ему остановку. Такое с ним случалось и ранее. Он старался вытравить из себя эту вредную, мешающую ему жить привычку, которая с некоторого времени прочно укоренилась в нём, но всё было безуспешно. Временами он впадал в такую задумчивость, что не только проезжал или проходил мимо тех мест, куда собственно ему и было нужно, но даже мог пролежать у себя дома чуть ли не с полдня, ничего не делая и даже не шевелясь, а потом как-то вдруг очнуться и подивиться над собой, как это у него так вышло – думать.