Потом в музыке что-то изменилось. Я начала задыхаться, согнувшись в три погибели.

Музыка превратилась в сплошной рев. Мое дыхание стало слишком резким, слишком хриплым, а зрение поплыло: в один момент оно стало четким, даже слишком четким, а в другой – смазанным и размытым.

Единственным облегчением стал тихий и мелодичный смех, который я услышала, когда Крысолов все-таки убрал свою флейту.

– Храбрая попытка, но тем не менее неудачная. – Руи отбросил мой кинжал в дальний угол комнаты. – Но теперь, когда ты уже не в состоянии сделать это снова, иди есть. Все остывает.

Я поднялась на ноги, тяжело дыша и шепча про себя гневные проклятия. Унижение и ярость, бушующие во мне, раскалили мои щеки до обжигающе-алого цвета.

Так вот каково это – быть под чарами Манпасикчока, флейты, успокаивающей десять тысяч волн.

У меня тряслись руки. Раньше меня трясло от Калмина, теперь – от Крысолова. Неужели моя судьба – всегда подчиняться чужой воле?

Руи бросил на меня взгляд, откинулся на одну из напольных подушек перед столом, налил себе горячего чая. – Мне говорили, что я неплохой музыкант, – сказал он с холодным смешком.

– А мне говорили, что я неплохой убийца, – все еще дрожа, злобно ответила я.

– Мне тоже так говорили, но, должен признаться, пока я разочарован. – Он покачал головой с насмешкой и одновременно с сожалением. – Я ожидал чего-то… чего-то большего.

Прямо как и я, чуть было не прошипела я в ответ, но вовремя спохватилась. Пришлось признаться хотя бы самой себе, что я потерпела неудачу, потому что напала слишком рано. Мне следовало сначала узнать больше об этом существе, получить верный шанс перерезать ему глотку. Не стоило удивляться тому, что я оступилась.

Руи своим длинным, тонким пальцем указал на подушку напротив себя. Подняв к губам фарфоровую чашку с чаем, он обратил на меня свой пронзительный взгляд. Завитки пара клубились вокруг него, словно утренний туман.

– Позавтракай со мной, – произнес он.

У меня не было другого выбора, кроме как подчиниться, и он прекрасно это понимал. На лице Руи читалось удовлетворение, в то время как я чуть ли не рычала от злости.

Я медленно подошла к столу и села на подушку напротив него. Как ни странно, но при виде разложенной еды в желудке заурчало.

– Пачжон? – предложил Руи, указывая палочками на стопку аппетитных блинчиков.

– Нет, – буркнула я, хватая миску с вареными яйцами, к которой уже потянулся Руи.

Я надкусила яйцо и принялась жевать с таким остервенением, что зубы заскрипели. Яйцо было очень вкусным, и от этого я злилась еще сильнее. Токкэби зачерпнул и положил в свою миску немного данпатчука[8].

– Я решил, что за неудачные попытки меня убить должно быть какое-то наказание, – заявил он, поднося к губам ложку горячей каши из красных бобов.

– Надеюсь, не обезглавливание? – Мои пальцы задрожали. – Что это будет? Рука? Нога? – Затаив дыхание и привычно наблюдая за каждым движением собеседника, я ждала ответа.

Руи отложил в сторону ложку и легким движением руки вытер рот салфеткой.

– Как грубо! Нет. Кроме того, я приказал, чтобы тебя не трогали при моем дворе. Наша игра должна остаться только между нами.

Он приказал, чтобы меня не трогали его придворные.

Чувство облегчения наполнило мою грудь, но тут же последовало недоверие. Откуда мне знать, что он говорит правду? Слово Крысолова ничего не стоило для меня.

Я настороженно сглотнула.

– Тогда что же ты задумал?

Руи отпил еще чаю.

– Я думал о работе на кухне на весь срок твоего пребывания здесь.

Я моргнула.

Кухня?..

О…

Меня захлестнуло чувство облегчения. Значит, у меня останутся обе ноги.