10. Глава 8

Оля не понимала, куда ее везут, не различала дороги. Все вокруг представлялось мутным, ненастоящим, словно окутанным каким-то магическим туманом. Будто одурманенная наркотиками, она едва улавливала слова сидящей рядом Лисы. Кажется, та пыталась привести Романовскую в чувства. Безуспешно.

Олю все также потряхивало. Она чувствовала себя так, будто ее голой на тридцатиградусный мороз выставили.

— Оль, тебе надо успокоиться, слышишь? — раздался вновь рядом обеспокоенный голос Василисы.

— Я… — Оля так и не смогла выдавить из себя ничего путного.

Наконец они добрались до дома Лисы.

Как выходила из машины, как заходила в лифт, как прошла в квартиру новой знакомой — Оля не помнила. Она вообще мало что осознавала. Перед глазами все также стоял Карим, повзрослевший, возмужавший, но все такой же… Родной. Или?

В ушах вдруг прозвенело жесткое «вы обознались».

Обозналась…

Нет, она не могла обознаться. Даже по прошествии стольких лет она помнила каждую деталь его лица.

— Оль.

В себя Романовская пришла не сразу. Голос Лисы казался таким далеким, словно звучал где-то на задворках сознания. Очнулась от морока Оля уже сидя на кухне, за столом. Впрочем, как она оказалась в кухне, Оля не помнила. Моргнув несколько раз, отгоняя от себя окутавшее сознание помутнение, Романовская взглянула на хлопочущую Василису. Так раскладывала на стол закуски. Казалось, она выгребла из холодильника весь имевшийся там запас еды. Последней на стол Вася поставила бутылку вина.

— Качество сомнительное, но другого нет, — объявила девушка, кивнув на бутылку.

Оля только улыбнулась. Она только-только восстановила связь с реальностью и теперь с интересом рассматривала небольшую кухню своей новой знакомой.

Интересно, какой сложной штукой бывает жизнь. Еще какой-то час назад Оля успокаивала рыдающую посреди улицы незнакомую девицу, а теперь сидит на кухни той самой незнакомки, готовая разрыдаться в голос. Каким чудом ей удавалось не биться в неконтролируемой истерике Оля не понимала. Бросив мимолетный взгляд на бутылку, Оля невольно улыбнулась. Тем временем Вася закончила суетиться и плюхнулась на стул.

— Расскажешь подробнее? — осторожно поинтересовалась девушка, поглядев на Олю.

Романовская недолго помолчала, а после, взвесив все «за» и «против», принялась рассказывать.

— Я выросла в детдом, с раннего детства я жила там, родителей своих не помню, только детдом.

— А этот мужчина… — Вася замолчала на миг, — Карим, кажется?

— Он был для меня всем: другом, братом, наставником, защитником, — стараясь говорить ровно, начала отвечать Оля, — он защищал меня, сказки читал, коленки зеленкой мазал, мне тогда восемь было, — Романовская замолчала, прикрыла глаза и поджала губы, борясь с желанием разрыдаться в голос.

Казалось, боль острыми иглами пронизывала каждую клеточку каменеющего тела. Оля даже не помнила, когда в последний раз чувствовала себя такой разбитой, словно какую-то часть нее выдрали с корнем, оставив на этом месте лишь зияющую пустоту.

— А потом он ушел в армию и через несколько месяцев погиб, так я считала, так нам сказали.

Горькие слезы покатились из глаз девушки, тонкими ручейками они тянулись по щекам, собираясь на подбородке и падая на старенький, деревянный стол. Сдерживаться сил не осталось. Словно в лихорадке, Олю бросало то в жар, то в холод. Каждое слово давалось с огромным трудом.

— Я его хоронила, на кладбище, больше десяти лет назад, смотрела, как в яму опускается закрытый гроб, — она вздохнула, смахивая с лица слезы.

— Может, ты все же обозналась, — осторожно предположила Лиса.