– Добрый день!

– День добрый, милок, день добрый, – зашипела Варвара Никандровна. – Да только какой же он добрый? Слыхал, бури-то какие? Маг-нит-ныя! Голова будто в обруче жалезным. Таблетки не помогают. Нечиста сила этта бури крутит. Не добрый день этта…

Затюкин ещё раз улыбнулся наивной старушенции и мягко закрыл за собой дверь. Какой-то вот только червячочек поселился вдруг в его нежном сердце. Так и застряли в его мозгу слова эти глупые: «Не добрый день этта…»

Затюкин медленно поднимался по лестнице. С каждой ступенькой улетучивался его счастливый вид и вместе с тем его красота. С каждой ступенькой его дипломат становился тяжелее, и всё более втягивалась в плечи его голова. Невыносимой душевной мукой становились тридцать семь рублей с копейками, эта сумма именно своей малостью жгла его сердце.

Тяжело было Затюкину, непостижимо тяжело. Он уже представлял натянутую Дунечкину улыбку, вот уже год как застывшие бархатные глаза и лёгкий наклон головы, означавший: «Заходи». Вот её светло-русые волосы (а надо отметить, что ещё в школе её темные волосы начали светлеть и из тёмно-каштановых превратились в светло-русые, хотя это обстоятельство только лишь усилило привлекательность Дунечки) упали с плеча, вновь собравшись в упругие локоны. Вот она устало прошла на кухню своей милой походкой ленивой кошки. И она действительно устала, Затюкин знал это, потому что тоже пришла с работы, но уже успела приготовить ему, Затюкину, ужин.

Отдел библиотеки, где работала Дунечка, был бойким местом, ни о каком, даже о минутном, отдыхе не могло быть и речи, заведующая строго следила за работой своих сотрудниц. Но Дунечке нравилось работать среди книг, хотя библиотечный институт не давал возможности получать приличную зарплату. Оклад у неё был немного меньше, чем у Затюкина, всего на десять рублей, но эта десятка была очень важна для них: она, всё-таки, спасала мужскую честь Затюкина.

Вот с такими мыслями и подошёл Затюкин к своей двери. Но что-то вдруг поразило его. Несомненно, это был запах котлет. Несомненно, он исходил из его квартиры! Чёрный червячок зашевелился в сердце, смутные догадки тяжёлым бременем опустились и легли на его душу. Почему котлеты? Сегодня же пятница, по расписанию должна быть тюлька, он сам её вчера купил. Может быть, он забыл какую-нибудь дату?

Нет, ничего не мог он вспомнить. Будто очугунела его рука, тянущаяся тревожно к звонку. Растаяли и следы его возвышенных звёздных мыслей. Чёрные дыры превратились в облачка сигарного дыма и тоже растаяли. Вот уже совсем другой Затюкин стоял перед своей дверью. Неуверенный в себе, пристыженный самим собою, укоротившийся вдруг на целых двадцать сантиметров! Звонок болью отозвался в сердце Затюкина. Но никто ему не открыл. С тревогой нажал он на ненавистную кнопку ещё и ещё раз.

Вот шаги, да, несомненно, это Дунечкины шаги. Но только что-то не то, кто-то ещё идёт за ней. «Может, подруга?» – промелькнула спасительная надежда. Но нет. Дверь распахнулась, и он увидел стоящую за спиною Дунечки свою тёщу. Ох, как ненавистна была ему эта женщина! Ещё с самой их первой встречи в этом бренном мире.

Затюкин медленно вошёл, улыбнулся каменною своею улыбкою, которою он только и мог улыбаться своей тёще. Он был горд. Он был беден, но горд. Именно поэтому как-то по-особенному горд, что беден. Тонкие сжатые губы и римский профиль Затюкина выражали непоколебимую твёрдость духа. Он не поцеловал свою жену, но и она не предприняла попытки поцеловать его.

– Может быть, ты, всё-таки, поздороваешься с мамой? – растерянно начала Дунечка, но Затюкин неожиданно прервал её.