– Так и быть. Но только чтоб дружески.

Антон аккуратно поцеловал ее в краешек губ. Оторвался, удивленный молчанием. Лидия сидела раскрасневшая, с закрытыми глазами, будто вслушиваясь во что-то внутри себя.Голова Антона сладко закружилась, и он припал к влажным, раскрывшимся навстречу губам. Наконец оторвался.

– Дружески не получается, – пожаловался он. – Придется репетировать.

– Что? – Лидия открыла глаза. Взгляд ее был далеко.

Не в силах сдержать удивительную, переполнившую его нежность, Антон подхватил девушку на руки и принялся кружить.

Антон шел в темноте вдоль деревни, то и дело спотыкаясь, как накануне, и – улыбался. До ночи пробродили они вокруг деревни, обнимаясь, целуясь напропалую. Но всякий раз, как пытался он обхватить ее грудь или спустить руку ниже талии, Лидия, державшаяся опытной женщиной, зажималась и отстранялась. Антону было тревожно и удивительно радостно. Тревожно – потому что не знал, будет ли она при новой, завтрашней встрече такой же щемяще – нежной, как при расставании, или, как ни в чем ни бывало, – лукаво-насмешливой. А радостно – потому что еще немного, и – наступит завтра. И тогда останется перетерпеть рабочий день, а там – они опять увидятся.

Антон счастливо засмеялся.

Жизнь, как писал поэт, входит в берега. Дни теперь потянулись один за другим.

Листопад не вылезал с тракторного стана, где с помощью механизаторов что-то переделывал в поломанных комбайнах. В деревне в глаза и заглазно величали его не иначе как уважительно – «спирант».

К бабе Груне он заскакивал изредка под вечер, возбужденный, с блестящим лихорадочно взглядом. Вытаскивал тетрадку и, усевшись за стол, принимался рисовать схемы и набрасывать формулы.

– Так, это ты врешь – не возьмешь, шоб я тебя не достал. Завтра, пожалуй, попробуем с другого боку зайти, – бормотал он.

– И о чем речь? – как-то, лежа на излюбленной печи, лениво справился Антон.

– О комбайнах. Хочу в принципе поменять один механизм. Если срастётся, такой диссер слеплю, что посильней «Фауста» Гёте грохнет!

– Погоди! Так у тебя ж диссертация как будто совсем на другую тему! Сам же говорил, что работы там осталось на месяц, если без пьянки.

– Та как можно без пьянки, если там сплошная мертвечина! – беззаботно отмахнулся Иван. – А здесь живое! Перспективы – громадьё! Всё сельское хозяйство переделать можно. Ты про столыпинские реформы слыхал?

– Это который на «столыпинских галстуках» в 1905 году рабочих вешал?

– О! Как же вбили вам, – Иван расстроился. – На самом деле великий реформатор. У меня батя специально его программу изучил и мне пересказал. Пытался Россию переделать, шоб вместо такой вот шантрапы, – он ткнул в окно, – на земле хозяин появился. Хутора, наделы. Тогда и отдача совсем другая. Вот и я думаю – возродить его идеи на новом, так сказать, витке эволюции. А для этого техника соответствующая нужна. Минитрактора такие, многофункциональные.

– Какие идеи? Какие хутора? – Антон встрепенулся. – Ты что, собираешься против колхозов выступить?! Это ж основа основ!

– Все равно к этому придут, – буркнул Иван. – Отступать дальше некуда. И тут, кто смел, тот и съел. Я всё продумал. Чтоб сразу не испугать, сначала кандидатскую насчет минитракторов защищаю. Вроде никакой идеологии. А потом уж – на уровне докторской – можно обдумать, как такие хозяйства по всей стране организовать. А шо мелочиться? Жизнь дается один раз. И прожить ее надо взахлеб. В полете! Шоб самому в кайф! Представляешь? Листопадовская реформа! Звучит?

Он всклокочил волосы.

– Недоступный вы, Иван Андреевич, моему разуму человек, – свесившись с печи, любовно констатировал Антон. – Просто-таки матерый человечище.