Натке в Кешином голосе послышалась надежда: а вдруг и вправду псих? То-то она с ним повозится!

По адресу оказался дом-развалюха на окраине Северска. На звонок никто не ответил, и Натка сунула в почтовый ящик записочку. Так, мол, и так, съёмочная группа северского телевидения желает с вами пообщаться по просьбе московского телевидения. Позвоните! И вернулась на студию.

***

– Ой, Никитина, привет! Ты уже вернулась! Что-то ты бледная какая-то, осунулась. И потолстела!

– Тань, ты бы определилась в комплиментах. Если я осунулась, то как же я потолстела, – ничуть не обиделась Натка.

Обижаться на Лемешеву, с которой они столкнулись в коридоре, было бесполезно. Лемешевой Танечка стала всего два месяца как, прежде была Горбач по второму мужу, но ни смена мужей, ни смена фамилий не поколебали её взгляда на себя и остальных. Лемешева обладала комплексом стопроцентной полноценности, была абсолютно уверена в своей неотразимости, таланте и сексапильности. Бог-отец и мать-природа наделили Лемешеву миловидным лицом с глазами в пол лица и губками бантиком, тёмными прямыми волосами ниже плеч и фигурой в форме гитары. Всё это приправлялось Танечкиной уверенностью, что всё и все в этом мире – лишь фон для её неотразимости. Чужие жизни, успехи, наряды она прикладывала к себе, любимой, как к эталону. Если прикладываемое до эталона не дотягивало, Танечка снисходительно давала советы из разряда «делай как я». Если же эталон затмевало, Танечка злилась, поджимала губки и говорила гадости вроде «Как ты вечно умудряешься за полцены находить себе приличные вещи. У тебя, наверное, нюх на дешёвку» или «Как на тебя с таким задом мужики смотрят? Или твоим всё равно, с кем спать?»

Поначалу Лемешева раздражала Натку чрезвычайно. А потом она как-то привыкла к её «неотразимости» и стала наблюдать за Танечкой, как за диковинной зверушкой, которая живёт в своём мире, заявляет о своей системе ценностей и виртуозно эти ценности перетасовывает при необходимости. Наблюдала, как Танечка отбила Лемешева у своей подруги. Он числился у подруги в женихах, а та сначала обсуждала с Танечкой сложности своих с Лемешевым отношений, а потом позвала их обоих в ресторан свой день рождения отмечать.

Не известно, на что рассчитывала подруга – может, на Танечкин совет, может, на жениховскую стойкость, а, может, и на тот финал, что случился, но Танечка затащила Лемешева в постель в тот же вечер. Она после, закатывая глаза и с придыханием, рассказывала Натке с Динкой про новую любовь и неземную страсть, которая вспыхнула сразу и внезапно. Натка неземную страсть расшифровывала так: парень то ли слаб оказался, то ли слишком пьян в тот вечер, чтобы сопротивляться Танечкиным флюидам. А флюиды Танечка излучала всегда на любую, более-менее на её взгляд перспективную, особь мужского пола.

Лемешева умела смотреть как-то по особому. Натка однажды её взгляд перехватила. Гудков привозил в Северск одного из министров и устроил ему пешую прогулку по Аллее памяти. Аллея начинается как раз возле студии, там лимузины и высадили губернатора с именитыми гостями. Натка, Танечка и Дина в это время стояли на крылечке, курили-трепались. Естественно, во все глаза на министра уставились: молодой, высокий красавец с улыбкой, растиражированной СМИ. И тут Натка краем глаза зацепила, как на министра глядит молодожёнка Лемешева, и уставилась уже на нее. Во взгляде Танечкиных распахнутых в пол лица глаз был и вызов, и обещание, и приглашение, и сообщение: «Я – приз. Ты меня достоин?» И министра – холёного балованного красавца, столичного плейбоя – зацепило! Он стал оглядываться на Танечку, и будь один, и не всучи ему Гудков венок для возложения к стене Памяти, не нацелься телекамера круглым внимательным зрачком – подошёл бы, точно, подошёл. И кто знает, не получил бы тогда отставку свежеиспечённый муж Лемешев…