Линден сидел на водительском месте, когда Самуэльсон вышел с инкассаторской сумкой. Он нажал на кнопку, открывающую внутренний замок, и уже хотел повернуться к коллеге, когда увидел что-то еще. Не то чтобы отчетливо, скорее фрагментарно, нечто такое, что пытаешься сложить в картинку, но толком не понимаешь. Сначала он увидел в ветровое стекло инвалидное кресло, которое раньше заметил в толпе, но теперь оно валялось на мостовой, перевернутое и пустое. Затем в одном из боковых зеркал мелькнуло движение – кто-то словно падал сверху, со стены ограждения, и лицо у этого кого-то было совершенно, прямо-таки нечеловечески черное. И наконец, Самуэльсон распахнул боковую дверцу, вскочил внутрь: Гони! Гони, черт побери! – и прокатился по полу, ища укрытия.

– Open door![3]

Секунда – и он понял…

Успел набрать первый код – стальная дверь сейфа опустилась, блокируя доступ к деньгам. Еще две секунды, чтобы ввести второй код – четыре знака на приборной доске, тогда он сумеет включить зажигание.

– Jalia jalia, open door! [4]

Слишком поздно. Кто-то приземлился на крышу. Черная маска, широко открытые глаза и направленное на него дуло автомата.

Линден руки не поднял, к дверце не повернулся.

Не сделал ничего.

А массивный металлический ствол все ближе.

Он представлял себе это каждый день в течение семи лет, всякий раз, когда сверлил взглядом толпу, но происходило все совершенно не так, как он воображал. Началось в груди, в самой середине, а затем захватило горло. И он не мог от этого избавиться, хотя и закричал.

– You open fucking door![5]

Тут он понял. Он не мог от этого избавиться, потому что кричал не он. Кричал другой. Рядом с ним. За окном. Еще одно лицо в маске, черная ткань закрывала подбородок, нос, щеки – до самых глаз. Но голос другой. Отчаянный. Не злее, не громче, но отчаяннее.

Кто-то умрет. Вот что он чувствовал в груди. Смерть.

Окно разлетелось вдребезги, а у него в голове билась одна-единственная мысль: до чего же резкий звук, когда в тебя стреляют почти в упор. Он получил две пули и, отброшенный назад, прижался спиной и затылком к креслу. Третья пуля ударила в подбородок и в гортань, четвертая угодила в приборную доску, а пятая – в пассажирскую дверь, меж тем как он инстинктивно передал на центральный пульт сигнал тревоги.

– You open door!

Всего трех секунд достаточно, чтобы отстрелять автоматный магазин на тридцать патронов. Пять выстрелов в окно бронированной машины заняли полсекунды, хотя Ясперу казалось, что гораздо больше.

– You open or you die![6]

Лео стоял на крыше автомобиля, целясь в инкассатора на водительском сиденье, а Яспер бил стволом автомата по частично разбитому бронестеклу. Пока второй инкассатор, лежавший на полу, не поднял руки над головой.

Самуэльсон смотрел на Линдена, на его затылок, на кровь – он никогда не задумывался, какой яркий красный цвет у свежей крови. Встал, держа руки над головой, открыл пассажирскую дверцу, впустил человека в маске, который был на крыше, а теперь стоял в машине, целясь ему в висок и на ломаном английском приказывая отпереть сейф. Он попытался объяснить. Но не мог подобрать слова. По-английски. Хотел объяснить, что дверь сейфа заперта и теперь открыть ее можно только кодом, переданным с центрального пульта. Искал слова, но не находил, а человек в маске слушал и ждал, спокойный, сдержанный, не то что второй с отчаянным голосом, стрелявший в окно. Решения принимал сдержанный, без сомнения, хотя дуло чуть сильнее прижалось к его виску.

Линден обмяк на водительском сиденье, кровь стекала по его шее.

Рука сдержанного обшаривала карманы брюк Самуэльсона, куртки, рубашки, искала и наконец нашла его ключи.