– Хо-хо! – обрадовался Геныч. – Не обращайте внимания, Светочка, он у нас всегда хреново выглядит. Но зато Вы бы посмотрели, на что теперь похож кулак того фулюгана, которого наш Евгений отделал своим глазом!

Спустя минуту Геныч приобнял и вывел из палаты хихикающую Светочку.

В приоткрытое окно с воем ворвался ветер, а по стеклу снова влупил дождь. Ну и зима!

– Охренеть – февраль! – озвучил мои мысли Женёк.

Не дождавшись ответного комментария, он надолго заткнулся и засопел, как буйвол.

Только с мысли сбивает.

– Кирюх, ну ты чего, обиделся?.. – не выдержал он молчания. Мне смешно, но ржать больно.

– Я тебе девочка, что ли? Устал просто немного…

– А-а, братух, ты извини, если я не то ляпнул, но ты ж знаешь, что я… – Жека шумно выдохнул, – я переживаю за тебя, Кирюх! Ты ведь ни хрена не рассказываешь, но иногда дружеский совет может быть нелишним. Тем более братский! Геныч вон всегда говорит, что одна голова – хорошо…

– А с туловищем намного полезнее! – распахнув дверь, провозгласил Геныч, сияющий, как золотой червонец.

– Быстро ж ты, Центнер, управился! Ну как – выгулял свое туловище?

– А то! Вы хоть заценить-то успели, инвалиды? У-гу-гу! – Геныч, пританцовывая посреди палаты, изобразил руками, в каких местах у Светочки «У-гу-гу!», и сокрушенно добавил: – И вот как тут бедным пациентам успокоиться с таким-то медперсоналом?!

– Геныч, как же тебя много! Присядь уже, будь добр, а то ведь в ногах правды нет…

– Ага, а в жопе её накопилось немеряно! – парировал Геныч, но всё же утрамбовал себя в кресло. – Кирюх, ты там не спишь ещё? Ты нам хотел про весну рассказать.

Не хотел. Я бы и вспоминать не хотел… Но забыть – никак.

– В марте я прилетал, – признаюсь неохотно. – Только не о чем говорить, пацаны… Прилетел и улетел в тот же день.

Я прикрыл глаза, вспоминая…

Моя Айка… худенькая, бледная и такая злая!.. Она как будто чужая совсем – не рада мне. Даже прикоснуться не позволила. Что не так я сделал?.. Как и я, моя девочка не слишком разговорчива… и каждое её слово – выстрел на поражение. Жду контрольный… и боюсь, как никогда в жизни. Не стала.

И ушла, ни разу не оглянувшись.

Взбираюсь всё выше и выше… Горячими, обжигающими струями по лицу стекает дождь, застилая глаза. Ноги соскальзывают, слабеют руки, и я срываюсь вниз – в чёрную пугающую бездну. Перед глазами, будто быстро сменяющиеся слайды, проносится вся моя жизнь… как короткие обрывки сна – бесчисленные и бессмысленные. И в этой стремительной дикой фантасмагории каким-то чудом выхватываю ЕЁ взгляд… слышу голос… И цепляюсь за острые скалы, ломая кости, сдирая кожу, беззвучно рыча от раздирающей боли… Но остаюсь здесь, на поверхности. С ней… ради неё.

Сквозь собственное свистящее дыхание и громкое биение сердца в сознание продирается знакомый и очень встревоженный голос:

– Э, Геныч, глянь, он там хоть живой?

И тут же будто стадо бегемотов пронеслось совсем рядом, сотрясая мою без того гудящую голову.

Чёрт, неужели я отключился? Или уснул?..

– Кирюха! – сипит над ухом Женёк, а рычание Геныча взрывает мозг:

– Жек, твою мать! Где эта злогребучая кнопка?!

– Да живой я, не орите, – приоткрываю пудовые веки. – Задумался просто… Попить дайте…

– Задумался он, задрать тебя в пассатижи! – ворчит склонившийся надо мной Геныч. – Хлебай давай! Ток осторожно, мечтатель хренов. Бля-а, я от таких переживаний аж все линии жизни себе погнул!

Женёк заржал, как дурной жеребец на выгуле, а я едва не захлебнулся водой.

– Я про ладони говорю, придурки! – обиженно уточнил Геныч. – Небось, какую-нибудь гадость подумали. Жек, хрен ты ржёшь?